Большую часть своей жизни Гоголь провел в Петербурге. Это было нелегкое время для писателя. Он нуждался в деньгах, работа его не удовлетворяла. После благодатного климата Украины он тяжело переносил петербургский воздух. Все это сказалось на том, каким предстала столица в его повестях. Для Гоголя это таинственный, волшебный город, полный всякой чертовщины. Это и хищный город, губящий лучших. Здесь обыкновенный нос может запросто убежать от своего хозяина, да еще и сделать прекрасную карьеру, а талантливый художник – погибнуть, поверив мечте. Петербург у Гоголя – это нереальное, призрачное царство роскоши и власти, питающееся «маленькими людьми».
Первое произведение Гоголя, в котором присутствует образ Петербурга, – это повесть «Ночь перед Рождеством». Здесь в Петербург кузнец Вакула приезжает верхом на черте. И неизвестно, чему он больше удивлен: своей чудесной поездке или возникшим у его ног городом. Стук копыт, звук колес, дрожь мостов, свист снега, крики извозчиков, полет карет и саней, невероятное мелькание и суета – в этом сказочном мире Вакуле кажется, что оживают даже дома и смотрят на него со всех сторон. Возможно, похожие впечатления испытывал и сам Гоголь, когда впервые приехал в Петербург. А черт, который принес Вакулу, видимо, так навсегда и остался жить в гоголевском петербурге.
Совсем другим выглядит Петербург в особом цикле повестей. Из «Петребургских повестей» самая известная – «Шинель». Петребург в «Шинели» – это город, в котором «маленькому человеку» и черт не поможет. В нем живут не люди, а вещи: по бедняцким улицам ходят тощие шинели, а в богатых районах – бобровые воротники.
Погоня за добротной шинелью убила «маленького человека» Башмачкина, и он превратился в бесплотный и все же довольно упитанный призрак этого города, отнимая по ночам деньги и шинели у состоятельных прохожих.
В повести «Нос» эта часть лица сама обрела собственную жизнь, отделилась от хозяина и отправилась гулять по присутственным местам, обзаведясь неплохим чином и красивым мундиром.
Но самый невероятный Петербург Гоголь изобразил в «Мертвых душах». Это абсолютно нереальный, дьявольский город. Здесь мосты, словно черти, висят в воздухе, не касаясь земли. Шторы и гардины кусаются. Это, как говорит почтмейстер, сказочная Шехерезада. Этот Петербург словно центр земли: здесь как будто собрались все страны мира. Ковры почтмейстер называет Персией, а не персидскими. В приемной Копейкин боится толкнуть локтем Америку или Индию: почтмейстер, правда, говорит, что это вазы, но ведь сроду ни в Америке, ни в Индии ваз фарфоровых не делали. Обедает же капитан в «Лондоне». Люди здесь тоже разные: и русские, и французы, и англичане. Кругом все утопает в роскоши: зеркала, мрамор, вазы, серебряная посуда, арбуз за сто рублей. Кругом какое-то дьявольское нагромождение людей и вещей. Да и самого Копейкина почтмейстер сравнивает то с совой, то с пуделем, то с чертом. Даже швейцар здесь похож на моржа. От всего этого создается впечатление, что Петербург – это дьявольский город, в котором «начальник» – полноправный правитель, хотя и существует «высшее начальство». У него в приемной сидят не только бедные люди, вроде Копейкина, но и «эполеты» и «аксельбанты».