Димка выбросил себя из кузова Урала вслед за первым взрывом. Прямо на обманутую южным морозом землю. Пробил Димка лицом заиндевевшую хрупкую корку и вляпался по щёки и каску в мокрую вату декабрьского чернозёма. Прокашлялся. Стрельнул из носа чем-то простудным и землистым. Оглядываться повременил. Взрывы! Взрывы! Минуту? Век? Димка глядел на землю, дышал землёй и был землёй. Не первый раз под обстрелом. Хуже. Второй раз. Тот самый. Когда уже знаешь, но все ещё думаешь. Самое время для настоящего ужаса. А потом тишина Димку едва не раздавила. Руки, ноги, голову не поднять. Стон близкий тишину сковырнул и Димка открыл глаза. Серый булыжник неба и чёрные подсолнухи в белёсой мёртвой измороси. Димка протёр лицо перчаткой. Перевернулся на спину и страх вместе с ним. Понеслись галопом мысли. « Полежу…А чё? Не дует. Сейчас Диего, командир, по рации с кем надо свяжется…Заберут… Кто ж так воет кисло?». Димка решил лежать до упора. Пока не позовут. Он мобик. На войну не по своей воле заехал. А вот отъехать собирался исключительно по своей. « А с другой стороны» – подумал Димка. – « Я же мобик. Забудут. Заблюрят. Без вести или в плену. Диего ещё нормальный. А Синицин точно забудет».
– Эй! Эй! Кто-нибудь! Триста! Я триста! – услышал Димка. И, конечно, с его-то счастьем, это был именно Синицин. Мужик похожий на бутылку пива «Хамовники. Венское» с нижних ярусов «Фикс Прайса». У них сразу не сложилось. Ещё в родном Перовском военкомате. Потом в Алабино и здесь в расчёте кочующего 120-миллиметрового миномёта. Ефрейторный Синицин пытался строить рядового Димку. Получалось так себе, но Синицин старался. Очень старался. Так старался, что однажды ночью в Алабино Димка спустился с верхней своей койки и приступил к мягкому горлу Синицина с добрым словом и внятным складным ножом, прихваченным из тумбочки по дороге. Синицин всхлипнул широко и негромко. Глаза его Димка в темноте не видел, но предугадал. Круглые и в прозрачных стеклянных слёзках.