Эпизод 1. Утро. Волк-одиночка
Вечером и в начале ночи прошел снег, причем такой, что лучше и не придумаешь, – до полуночи выпало немного, пальца на полтора, а потом снегопад прекратился. Все старые отметины, испещрявшие белое покрывало, исчезли, остались лишь следы этой ночи, и можно было по ним прочитать, словно в книге, что происходило недавно в степи, и на курганах, и в уреме безымянного ручья, сбегавшего к Волге: зимняя заснеженная степь только днем кажется безжизненной, сколько в нее ни всматривайся, не увидишь никакого движения, – а ночью здесь жизнь кипит.
Разумеется, надо уметь читать эту снежную книгу. Выросшему в городе человеку не понять письмена, раскинувшиеся на бескрайней белой странице. Но Бикхан вырос в степи и мог, не затруднившись, рассказать обо всём, что происходило здесь под покровом темноты.
Вот тут, например, лиса (не степной корсак, судя по размеру отпечатков лап, а самая настоящая огневка) охотилась на мышь-полевку. Бикхан чуть ли не зримо видел, как лисица застывала, чутко улавливая доносящиеся из-под снежного покрова еле слышные звуки, – а потом стремглав бросалась раскапывать снег передними лапами, и лишь четвертая попытка стала удачной: в том месте крохотное, едва различимое пятнышко крови свидетельствовало о незавидной судьбе полевки.
Лисьи следы порадовали Бикхана. Огневка не корсак, у нее куда более ценный мех, и платят за шкурку… он попытался вспомнить цифру из прейскуранта, вывешенного в приемном пункте потребкооперации, затем резко оборвал мысли: так думать о шкуре не пойманного зверя – примета самая дурная, живо спугнешь удачу. Вот когда будет рыжая лисья шубка сушиться, натянутая на распялку, тогда и вспоминай расценки.
И он вернулся к разглядыванию следов: вот эти, сгруппированные по четыре, оставил уже под утро заяц, – скакал неторопливо, возвращаясь с жировки, наевшись в уреме коры и молодых побегов; а сейчас тот заяц залег на дневку где-то невдалеке, под прикрытием кустика или снежного увала, – и можно без особого труда разыскать лежку по следу, да только без ружья нет никакого резона зря тревожить косого.
Об охотничьем ружье Бикхан мечтал уже два с лишним года, с тех пор, как ему исполнилось четырнадцать. Не просто и не только мечтал, – делал всё, чтобы мечта превратилась в новенькое оружие. А заодно стал завсегдатаем осовиахимовского стрельбища в райцентре, научившись изрядно стрелять и пулями, и дробью.
Дед охоту не жаловал, да и не смог бы ей толком заниматься из-за хромоты. И ружья не имел. Говорил, что в империалистическую да в гражданскую на всю жизнь настрелялся, с лихвой, с избытком. Даже когда случались проблемы с волками (а случались они нередко), дед либо использовал отравленные приманки, либо приглашал охотников из райцентра, заранее выложив приваду в удобных для стрельбы местах. Бикхан в конце минувшего лета завел с ним разговор о том, что считанные месяцы спустя ему исполнится шестнадцать, а это дата, подразумевающая подарок солидный и в тоже время полезный. Охотничье ружьё, например.
Дед на высказанное внуком желание отреагировал долгим молчанием. Затем куда-то отлучился, так ни слова и не сказав, вскоре вернулся, выложил перед Бикханом парусиновый мешок, звякнувший металлом.