На пороге стояло лето.
«Пока 1922 год был относительно спокойным», – подумал Берт и зажмурился, когда под навес киоска скользнул солнечный лучик. Впрочем, за свою долгую жизнь Берт повидал достаточно, чтобы чувствовать: внутри молодой республики нарастает недовольство. Внешнее впечатление бывает обманчивым, думал Берт, поглаживая свои роскошные усы. Ничто не прощено и не забыто – ни погибшие в Великой войне, ни годы страданий, ни политические убийства, которые после войны стали для Германии обычным делом. Месяцы мнимого затишья, последовавший за ними военный переворот, когда два года назад бригада Эрхардта заняла правительственный квартал – что стало своего рода необходимым ответом на незаданный вопрос.
Берт смотрел, как Хульда проглатывает заголовки один за другим, слегка приоткрыв губы и нахмурив брови. Не о путче ли она вспоминает? Демократии всего год, она – невинный ребенок, которому снова грозят насилием. Многие были убиты, многие – ранены, когда путчисты устроили кровавую баню. Но берлинцы умеют защищаться, они бастовали и здесь, в Шенеберге, они остановили движение на главной улице, пока националисты не выбежали из шенебергской ратуши, словно крысы. Сейчас в стране воцарилось шаткое спокойствие, но под этим спокойствием бурлит людской гнев, вызванный кабальным договором, согласно которому Германия считается единственной проигравшей в войне стороной и должна выплачивать огромные суммы денег в качестве репараций. Многие называют Версальский договор «позорным миром», и с некоторых пор невидимые кукловоды снова собирают силы, чтобы вернуть себе потерянную честь и ударить по демократии. Что будет дальше?
Наконец Хульда подняла взгляд.
– Никаких плохих новостей, – заключила она, словно прочитав его мысли.
– Да, все тихо, – проворчал Берт.
Почему он изводит себя страхами и раздумьями, когда над крышами Шенеберга ярко улыбается солнце, в лавке старухи Грюнмайер пионы соревнуются в красоте с левкоями, а за этим цветочным великолепием неутомимым стражем возвышается величественный собор Святого Матьяша?
– Милая моя Хульда, неужто в этот погожий денек у вас выходной?
– Да, сегодня никаких пациентов. И никто пока не прибежал, чтобы сообщить о начавшихся родах. К счастью. Прошлая ночь закончилась слишком быстро. – Хульда зевнула, забыв прикрыть рот ладонью. – У беременной с Курфюрстенштрассе отошли воды, и домой я вернулась только на рассвете.
– Надеюсь, все закончилось благополучно?
– Да. С мальчиком все хорошо. У родителей он четвертый, поэтому отпуск по родам мать вряд ли получит. Отец работает токарем в несколько смен, и теперь ему придется кормить уже шесть ртов.
Берт задумчиво кивнул. Сколь бы красочной и радостной ни казалась жизнь здесь, на базарной площади, будни простых людей из густонаселенных доходных домов трудны и мрачны. Берта передернуло от воспоминаний о том, что некогда он тоже жил в бедности, среди запаха сырого белья, нечистот надворных туалетов и немытых тел, в вечном страхе перед очередным неоплаченным счетом за газ. Берт торопливо пригладил свой расшитый узорами жилет, схватил свисавшую из нагрудного кармана золотую цепочку от часов, словно талисман, и глубоко вздохнул. Его взгляд метнулся к Хульде. Заметила ли она что-нибудь? Берт не любил вспоминать о своем далеком прошлом и никогда о нем не рассказывал.