Летучие мыши лениво сновали над шпилями старого замка, выбираясь из своих тёмных укрытий на кормёжку ночной мошкарой. Народившийся месяц с улыбкой взирал на то, что творится в мире. На пасущиеся стада, крадущихся охотников, одиноких путешественников и цветущие поздней весной сады, чьё пестрое многообразие уже либо спряталось в сонные бутоны, либо просто потускнело с приходом царственного мрака.
Выискивал себе пропитание и кружащий над башнями баронского замка большой чёрный ворон. Эдгар не привык к подачкам, был птицей самостоятельной и летал, где вздумается. Был сам по себе, словно самодовольный кот с большим гонором, обучившийся полёту.
В верхней, почти цилиндрической, комнате западной башни танцевали яркие огоньки. Барон Бальтазар Кроненгард поднялся с кровати, разминая блестящую от жаркой страсти голую спину, и направился к столику, где принялся сменять восковые огарки на новые свечи среди металлических блюдец с благовониями и бутылей ягодных настоек.
– Теперь-то хоть поговорим? – с постели раздался терпкий, но жёсткий голосок пытающейся отдышаться женщины. – Ненасытный ты жеребец…
Мокрая косая чёлка почти целиком скрывала правый глаз. По нежным ногам скользнула шёлковая ткань, слегка прикрывая разгорячённое и покрытое испариной молодое тело. Красивая пышная грудь блестела с твёрдыми вишенками всё ещё возбуждённых сосков в отблеске танца огней.
– Может, ещё по одной настойке? – чуть повернулл Бальтазар голову, глядя, как Кира тяжело дышит. – Это ж надо, у вас, в Сельваторске, брусничная такая же мерзкая и горькая, как я привык. А вот эта, местная, из Яротруска, будто на брусничном сиропе, будто мёд или сахар туда добавляют в должном количестве.
Длинноволосый крепкий мужчина зажигал свечи огнивом, хотя те, что в несколько белых колец ютились на люстре, горели сейчас магическим нежно-голубым тоном, создавая приятное освещение. Это как бы говорило о том, что он не ленился сегодня тратить магию на пустяки, однако сейчас предпочёл действовать по-старинке. На полках и столе фитильки были привычно рыжими, и сейчас к ним добавилось ещё несколько собратьев.
– Откуда вообще такая ненависть к бруснике? Тебя что, ей в детстве перекормили? Одного моего друга-соседа, когда мы были маленькими, его мальчишкой родители заставляли съедать где-то горсть в плошке. Может, чуть больше. Когда приносили чернику из леса и не посыпали сахаром. Как он эту чернику ненавидел… Когда мог даже мне отдавал, если родители не смотрят, – посмеивалась она, припоминая. – Я и ела, помогая ему поскорее избавиться от ягод. Ну, а мой отец, хоть был бедней той семьи и жил экономнее, но мне кислые ягоды всегда доставались с посыпкой.
Тёплая стена возле кровати поддерживала уют от подземного котла. На стенах красовались гербы и эмблемы, и было несколько старинных зеркал, не шибко ухоженных, требующих к себе внимания, желавших, чтобы их начистили до блеска.
– Не помню ничего такого. В Фуртхёгге я не любил даже брусничное варенье, эта горчинка пробиралась даже через слои сладости, отравляя всё впечатление. Теперь это уже не важно, – сделал некромант глоток терпкой настойки из одной полупрозрачной бутыли.
– Давай уже о насущных вещах, Бальтазар, дел такой важности у меня ещё ни к кому не было, – вздохнула Кира, помотав головой, глядя, как он протянул в её сторону настойку.