Сознание с трудом выкарабкивалось из плотной пелены оцепенения. Сонливость давила и не отпускала, пытаясь удержать итак неподъемно тяжелую голову на подушке, а ее саму – в путах темного сна. Сон, как это часто бывало в последнее время, побеждал. Неожиданный тихий скрип паркетной доски позволил сделать еще один отчаянный рывок и освободиться от этих пут. Она с трудом открыла глаза. Комната была погружена в вечерний полумрак. Надо же, уже снова вечер.
– Прости, малыш, – расстроенно сказал он, – не хотел тебя разбудить.
Муж стоял с мягкой щеткой в одной руке и совком в другой. Видимо, сметал пыль, лежащую толстым угольно-черным слоем со стороны почти герметичных зазоров окна и переходившую в еле заметный налет ближе к краю подоконника. Обеспокоенность так явно звучала в голосе мужа, что его забота уже в который раз тронула ее до глубины души. Она заметила как сильно он осунулся за последние дни, – было видно, что гнетущая неизбежность предстоящего конца подтачивала и его силы, несмотря на весь внешне демонстрируемый им оптимизм.
– Я рада… что… проснулась… Я сплю слишком… много.
Голос прозвучал настолько тихо, что еще немного – и она не услышала бы саму себя. Язык был непослушным и неповоротливым, слова не хотели выходить из горла, а мысли были спутанными. Казалось, она все еще балансирует на грани сна и яви, не понимая на какой же именно она сейчас стороне.
– Но ты же знаешь, сейчас это единственное, что может тебя… – он запнулся, – тебе помочь.
– Нет, родной, – мягко возразила ему она, – мы этого не знаем. И мне не хотелось бы провести остатки своих дней, словно вялая сонная муха во время похолодания.
Этот разговор повторялся уже не в первый раз. Ей так хотелось, чтобы что-то изменилось! Череда состояний: долгий сон, получасовое бодрствование, провал в сон, еще один короткий период бодрствования, снова сон, – превратились в бесконечный тускло-серый цикл, который длился уже больше месяца. И ей уже начинало казаться, что так было всегда.
Подумать только! А ведь прошел всего год, когда все это началось.