⇚ На страницу книги

Читать Я буду долго гнать велосипед

Шрифт

Интервал

Из сборника «Волны и скалы»

Элегия

…брату Алику

Стукнул по карману –

не звенит.

Стукнул по другому –

не слыхать.

В коммунизм – безоблачный зенит –

полетели мысли

отдыхать.

Но очнусь,

и выйду за порог,

и пойду на ветер, на откос –

о печали пройденных дорог

шелестеть остатками волос.

Память отбивается от рук,

молодость уходит из-под ног.

Солнышко описывает круг –

жизненный

отсчитывает

срок…

«Я весь в мазуте, весь в тавоте!..»

Я весь в мазуте,

весь в тавоте,

зато работаю в тралфлоте!

…Печально пела радиола:

звала к любви,

в закат,

в уют!..

На камни пламенного мола

матросы вышли из кают.

Они с родными целовались.

Вздувал рубахи

мокрый норд.

Суда гудели, надрывались,

матросов требуя на борт…

И вот опять – святое дело:

опять аврал, горяч и груб…

И шкерщик встал

у рыбодела,

и встал матрос-головоруб…

Мы всю треску

сдадим народу,

мы план сумеем перекрыть!

Мы терпим подлую погоду,

мы продолжаем плыть и плыть…

…Я юный сын

морских факторий –

хочу,

чтоб вечно шторм звучал,

чтоб для отважных

вечно –

море,

а для уставших –

свой причал…

«Бывало, вырядимся с шиком…»

Бывало,

вырядимся

с шиком

в костюмы, в шляпы, и – айда!

Любой красотке

с гордым ликом

смотреть на нас приятно,

да!

Вина

весёленький бочонок –

как чудо,

сразу окружён!

Мы пьём за ласковых девчёнок,

а кто постарше,

те – за жён…

Ах, сколько их

в кустах

и в дюнах,

у белых мраморных колонн, –

мужчин,

взволнованных и юных!

А сколько женщин! –

Миллион!

У всех дворцов,

у всех избушек

кишит портовый праздный люд.

Гремит оркестр,

палят из пушек,

дают

над городом

салют!

Портовая ночь

Старпомы ждут своих матросов.

Морской жаргон

с борта на борт

летит,

пугая альбатросов…

И оглашён гудками порт!

Иду. (А как же? – Дисциплина!)

Оставив женщин и ночлег,

иду походкой гражданина

и ртом ловлю роскошный снег,

и выколачиваю звуки

из веток, тронутых ледком,

дышу на зябнущие руки,

дышу свободно и легко!

Пивные – наглухо закрыты.

Темны дворы и этажи.

Как бы заброшенный,

забытый,

безлюден город…

Ни души!

Лишь бледнолицая девица

без выраженья на лице,

как замерзающая птица,

сидит зачем-то на крыльце…

– Матрос! – кричит, – Чего не спится?

Куда торопишься? Постой!

– Пардон! – кричу, – Иду трудиться!

Болтать мне некогда с тобой…

Имениннику

Валентину Горшкову

Твоя любимая

уснула.

И ты, закрыв глаза и рот,

уснешь

и свалишься со стула.

Быть может, свалишься

в проход.

И всё ж

не будет слова злого,

ни речи резкой и чужой.

Тебя поднимут,

как святого,

кристально-чистого

душой.

Уложат,

где не дует ветер,

и тихо твой покинут дом.

Ты захрапишь…

И всё на свете –

пойдет

обычным чередом!

Долина детства

Мрачный мастер

страшного тарана,

до чего ж он всё же нерадив!

…После дива сельского барана

я открыл немало разных див.

Нахлобучив мичманку на брови,

шёл в театр, в контору, на причал…

Стал теперь мудрее и суровей,

и себя отравой накачал…

Но моя родимая землица

надо мной удерживает власть.

Память возвращается, как птица –

в то гнездо, в котором родилась.

И вокруг долины той любимой,

полной света вечных звёзд Руси,

жизнь моя вращается незримо,

как Земля вокруг своей оси!

«Я забыл, как лошадь запрягают…»

Я забыл,

как лошадь запрягают.

И хочу её позапрягать,

хоть они неопытных

лягают

и до смерти могут залягать!

Мне не страшно.

Мне уже досталось

от коней – и рыжих, и гнедых.

Знать не знали,

что такое – жалость.