1.
Пётр Теплов в нерешительности топтался у стеклянной витрины ресторана «Сан-Ремо» на Большой Садовой. Сквозь заиндевелое стекло виднелись фигуры за столиками, уставленными блюдами и напитками. Фигуры смеялись, жестикулировали, поднимали руки с изящными тонкими бокалами и гранёными лафитниками. Внутри кипела иная жизнь. А здесь, снаружи, дул пронзительный декабрьский ветер, густо сыпал мокрый снег, фыркали лошади выстроившихся в ряд вдоль тротуара экипажей, переговаривались меж собою извозчики, не скупясь на крепкое нецензурное словцо. Такое привычное недавно вернувшемуся с фронта Петру, уже не мальчику-гимназисту, а… кому?
С какой радостью он ещё неделю назад предвкушал долгожданный отпуск, чтобы приехать в Ростов, повидать маму, Вериных, Ксению… И какой странной робостью, противной слабостью тяготилась сейчас его душа, перед этой раскрашенной, неестественно яркой жизнью, которой встретил его родной город. С какой радостью он оказался бы сейчас в простой станичной избе, среди самосадного дыма, среди боевых товарищей…
– Ну, заходи, что ли? – басовитый окрик вывел Петра из раздумий. Оказалось, что он уже стоит напротив входной двери и невольно загораживает проход могучему казачьему офицеру в папахе с кокардой Донской Армии. Тот улыбался Петру по-доброму, сквозь заиндевевшие усы.
Увидев офицера, Пётр посторонился, вытянулся и привычным лёгким движением отдал честь. Казак молча кивнул и решительно дёрнул массивную ручку ресторанной двери. Петя пристроился ему в хвост и зашёл следом, на ходу снимая фуражку. Его обдало теплом, ароматами еды и тонкого табака. А ещё – звуками фортепиано, шумом и гамом посетителей, звоном посуды. Всё это разом ворвалось в Петину голову, словно звук разорвавшегося неподалёку снаряда. «Уж лучше снаряд» – подумал Петя.
Швейцар кинулся обслуживать казачьего офицера, оказалось – целого есаула. Петя разделся сам. Под серой солдатской шинелью оказался видавший виды защитный мундир с чёрными, «марковскими» погонами. Новый мундир, заказанный, сплошь чёрный, с белым кантом, и белая с чёрным фуражка – ещё не были готовы. В нём Петя чувствовал бы себя уверенней среди блестящей, сплошь офицерской публики, с редкими вкраплениями «шпаков» и богато одетых дам в вечерних туалетах всех цветов радуги.
Но отступать уже было некуда. Георгий, сидевший за столиком у окна, уже узнал его и радостно замахал обеими руками.
– Петенька! Петя!
Рядом с Георгием сидели два средневозрастных розовощёких казака, подхорунжий и вахмистр, а стол был уставлен бутылками. Все трое были уже хорошо пьяны.
Георгий встал и громко потребовал у официанта стул «для боевого товарища», а сам устремился к Петру, заключив его в объятия и обдав густым запахом водки. «Как же он изменился!» – только и успел подумать Петя.
Летом они вместе ушли во Второй Кубанский поход. Георгий продолжал геройствовать, снискав уважение даже у видавших виды кадровых офицеров. И пуля его не брала. Зато в августе, после взятия Екатеринодара, его свалила острая дизентерия. Его эвакуировали санитарным поездом в Ростов. Молодой организм с болезнью справился, хотя и с трудом, и отец, Павел Александрович, похлопотал, чтобы Георгий как следует восстановился. Служа в Николаевской больнице