⇚ На страницу книги

Читать Гобелен судьбы

Шрифт
Интервал

Никола проснулся от запахов ванили, корицы и тыквы. Опять мать колдует над сезонным вареньем. Такое ни одному кондитеру в Градолесье не удаётся, поэтому к завтраку харчевня всегда набита битком. Отец всегда у матери на подхвате во время готовки, а Никола встречает и обслуживает посетителей. Позднее из кухни прибегает отец и вместе они разносят пышущие теплом осеннего утра румяные оладьи, тонкие блины и нежные сырники в сметанной шубе. И этот день вряд ли будет отличаться от других.

Никола спустился со второго этажа родного терема.

– Доброго раннего! – чмокнул мать в припудренную мукой щёку и хлопнул отца по плечу.

– Доброго! – отозвались родители.

В котелке булькало янтарное тыквенное варенье. Мать помешивала жидкое блинное тесто и нашёптывала ему песенку-заклинание, чтобы ни единый блинчик комом не свернулся. Каждое её заклинание находило своего слушателя: молоко долго не скисало, сливки сами отслаивались да в кувшин по специальному желобку стекали, сметана получалась жирная да густая, а тесто, если замешано на молоке, всегда получалось нужной консистенции, да так, что в блинном – ни комочка, для оладий – пышное и густое, для пирогов – поднималось на глазах.

Мать своими продуктами гордилась и покупателям всегда приговаривала:

– Детки-то у вас пойдут здоровые, красивые. Видали, какой у меня богатырь! То-то же, на своей сметане взращён!

Мамочки благодарили и спешили кормить малышей, молодки смущались, мол, рано мне ещё деток, я для себя беру, а мальчишки причмокивали, предвкушая трапезу. Мать улыбалась каждому и для своего детины крынку свежей сметаны отложить не забывала.

Никола и правда был здоровым крупным румяным парнем, улыбчивым и широким. По харчевне да в самое людное время лавировал он с подносами между столиков бочком, чтоб никого не задеть и ничего со стола не смахнуть. За то и прозвали его посетители Никола-Бок. А он и не противился, улыбался да подмигивал.

Когда время завтрака окончилось, Никола с отцом нагромоздили горку грязной посуды.

– Теперь до обеда передышка, – грохнул отец подносом о стол. – Пойду листья приберу, а то снег повалит, нечего им под сугробами гнить.

– Да не забудь картошке и лучку напомнить, чтоб кожуру сбросили. – сказала мать. – Сегодня к обеду много нужно, руками не поспею.

Отец кивнул. Это была его особенность. Как мать с молоком да тестом управлялась, так отец с растительностью. Шепнёт клубню, он с себя одёжку и скинет. Попросит луковицу, и шелухи как не бывало. Мать уж и забыла, как слёзы над луком лить. А помидорчики да яблочки как быстро румянцем от его ласковых слов наливались!

– А ты, Николка, загляни в погреб, – попросила мать. – Там, видать, мышь завелась, мешки с мукой погрызла. Заведи-ка мышеловку, чтоб не повадно было.

Никола вздохнул, да делать нечего. Не любил он этого – живых существ изводить, да как матери объяснишь. Пошёл в погреб через трапезную. Сейчас там никого, только столы со скатертями, расшитыми дубовыми и кленовыми листьями, опустевшие хлебные корзинки, деревянные скамьи, ещё не остывшие от тепла посетителей, да сундук с остатками тыквенной выставки. Скоро мать и эту тыкву в варенье превратит. Сменит тогда её ель-красавица, что отец в кадке вырастил. Украсят её к празднику пряниками, леденцами да орешками. По весне же отец ёлочку к сестрицам в грунт высадит. Много их в лесу за эти годы прибавилось. Ровно семнадцать – по числу Николиных годков.