– Ну и чем это мы там таким заняты? – раздалось за спиной.
Он замер и осторожно отставил пластиковую баночку для таблеток.
– Смотрю… срок годности.
Он не слышал этот голос уже 7 месяцев и 2 недели и 4 дня.
– Не понял. Ты же ненавидишь таблетки. Тебя аспирином без боя не накормишь даже если на лбу уже яичницу можно жарить. Потому что организм, видите ли, должен справляться сам. Откуда вдруг такое рвение?
Он тихонько, словно боясь спугнуть редкую птицу, повернулся, стараясь телом загородить раскупоренную бутылку на письменном столе.
Это. Была. Она.
Расфокусированным тонким силуэтом вписанная в незавершенное полотно полузашторенного окна. В том самом платье, в котором он увидел ее впервые – когда они налетели друг на друга на вершине Тессинского моста («мы втрескались друг в друга буквально», всегда повторяла она, рассказывая кому-нибудь историю их знакомства и смеялась, что «это было так романтично, что не оставалось другого выхода кроме как быть вместе»).
Он тогда дико опаздывал в редакцию по поводу своего первого стихотворного сборника, а она на свидание – и отнюдь не с ним. И если бы она не перепутала мосты, а он не прокопался с поиском куда-то засунутой рукописи, их параллельные вселенные никогда бы не пересеклись – и от этого сослагательного парадокса каждый раз холодело в груди, когда он об этом начинал размышлять.
Она сидела на его смятой постели в позе Будды, положив круглое лицо на сжатые кулачки, воткнув острые локти в длинные голые ноги. На мгновенье его сердце остановилось.
– Все… меняется, – то ли прошептал, то ли подумал он. Дрогнув, сердце запустилось вновь.
– Но только не ты, – сладко зевнула она. – Ты ведь у нас константа, величина постоянная.
Она слегка откинулась назад, опершись руками за спиной и он ощутил как сердце сбивается с такта от этого упругого движения под ямочкой между ключицами.
– Ну, придумал уже свою рифму?
– Какую рифму? – рассеянно пробормотал он, незаметно за спиной пододвигая баночку к краю стола.
– Ну, к твоему несчастному слову, которому не повезло с рифмами.
– Вновь любовь волнует кровь только вижу я морковь… – всплыло из глубин памяти – господи, казалось, это было в другой жизни и не с ним. Самое романтичное слово с самыми неромантичными рифмами.
– Не прекословь – по-моему, вполне себе ничего.
Нет, едва уловимо прошелестело где-то на границе сознания, не могло быть это тем платьем: ведь то было трагическим образом порвано и не без мелодраматизма разжаловано в хозяйственные тряпки. Он тогда ещё попытался было разбавить трагедию комедией, сострив, что зато они теперь могут с чистой совестью причислять себя к среднему классу, поскольку даже пыль вытирают тряпкой из бутика, что было равносильно тушению пожара керосином.
– Всему бывает предел, – на этот раз уже точно вслух произнёс он.
Она картинно закатила глаза в смысле «ой, всё» и изящно спустила стройные ноги на пол.
Теперь он разглядел, что на ней было не платье, а одна из его рубашек, которую она надевала у него дома, как бы небрежно едва застегнутая на пару нижних пуговиц. Он не прикасался к ней с того самого майского утра. К ним обеим.
– Ну и как? – строго спросила она.
– Что ну и как?
– Таблетки, кэп. Срок годности как? Ещё съедобные?