Роскошные пушистые белые хлопья, неторопливо падающие на землю. Огромные сугробы, манящие своей высотой, а главное, первозданной чистотой. Загадочно мерцающие при свете фонарей раскатанные ледяные дорожки. И, конечно, притаившиеся на балконах в ожидании своего часа пушистые ёлочки.
Просто картинка с новогодней открытки. Мечта, вызывающая у всех лёгкую улыбку. А у меня – сосредоточенную готовность. Друзья, которые замечали резкую смену моего настроения, начинали подозревать у меня хионофобию (боязнь снега). Но я боюсь не снега. Боюсь своих воспоминаний.
Часто, очень часто вспоминаю маму. Прежде всего зимой. В те моменты, когда холодная владыка особенно очаровательна. Снег волшебно искрится. Дети смеются. Совсем как я в тот злополучный день.
Закрываю глаза. Мама. Красивая, высокая, с невероятно добрыми глазами. На самом деле, её образ давно стёрся из детских воспоминаний. Воссоздаю его из фотографий, снов и детских желаний. Как можно не помнить маму? Запах лаванды и моря. Нежность и безопасность. Весь мир, который она собой олицетворяла. Можно. Не хочу себя обманывать, это важно. Не врать себе.
Зато очень хорошо помню наш последний разговор.
– Мама, подожди, я с тобой! – бросила катать большой снежный шар, который должен был стать основанием снеговика, и побежала за мамой.
Она сразу остановилась, подождала меня и подхватила на руки:
– Поиграй во дворе, милая. Вернусь очень быстро, только зайду в магазин за хлебом. Он тут, в соседнем доме. Буквально пять минут!
– Пять минут – это сколько? – требовательно спросила маленькая я.
– Как поймаешь пятьдесят снежинок, так и приду. Только лови по-честному! Каждую нужно поймать, внимательно разглядеть и только потом посчитать. Никуда не уходи. Хорошо, Вероника?
– Хорошо!
Я радостно задрала голову навстречу падающему на меня сверху снегу. Мама. Она всё время придумывала для меня забавные игры на ровном месте. Самая лучшая.
Не помню, сколько снежинок я насчитала. Прибежала Танюшка, моя подружка, с санками и кучей новостей. За домом на большой горке устраивали паровозик. Танюшке одной было страшно, а со мной в самый раз. И на санках мы чудесно умещались вдвоём.
Когда мы прибежали на горку, желающих составить паровозик было уже очень много. Подруга авторитетно заявила, что она место занимала, и мы вовремя («Туки-туки мы.»). Нас взяли! У самого подножия горы паровозик изогнулся причудливой змеёй, расцепился, все повалились на бок, а наши санки вылетели на проезжую часть. К счастью, машин не было, всё обошлось. Мы победили!
Но торжествовали мы недолго. От следующего паровозика нас оттеснила прибежавшая ватага мальчишек. Один из них (Иван) даже толкнул Танюшку, и она повалилась в сугроб, обидно нахлебавшись снега и набрав его полные валенки. Размазывая горькие слёзы по лицу, мы смотрели, как паровозик весело катится с горки, сопровождаемый весёлым визгом. В тот момент мне казалось, что более несчастной я стать просто не могу.
Но скоро я убедилась, что хуже быть очень даже может. Ни в один паровозик нас больше не взяли. Мы стояли с подругой плечом к плечу, придумывая план мести. Я попыталась подставить подножку Ивану, когда он с гиканьем поднимался в гору, но вместо этого была коварно отправлена несносным мальчишкой прямо в сугроб.