Читать Перед отъездом
I
По заключении перемирия ни для кого не было уж тайной, что скоро последует и настоящий мир. Множество народу разом хлынуло назад в Россию, а оставшиеся в Белграде волей-неволей должны были присутствовать при неприятном процессе ликвидации всевозможных непорядков и недоразумений, накопившихся всюду и везде, во всех и каждом!.. Наряду с «отместками» за старые обиды, – отместками, иногда принимавшими размеры буйных свалок в кофейнях, – наряду с всевозможного рода ропотом, раздававшимся на всех и на вся, и притом повсюду, – кое-как, из пятого в десятое, шла сдача дел старыми уезжавшими начальниками новым, с раздражением и неохотою принимавшимся за испорченное дело. Писались отчеты, и как писались!
– Пишите, – говорит, например, составитель «такого» отчета фельдшеру, сидевшему с пером в руке. – Пишите: ножей пятьдесят.
Фельдшер пишет.
– В Чуприю – тридцать.
Пишет.
– В Иваницу – тридцать.
– Ведь это шестьдесят выйдет, – возражает фельдшер.
– Как шестьдесят? Ах да. Ну пишите так: в Чуприю – двадцать, в Иваницу – десять, в Прнявор… ну, хоть… штук восемь…
– Это вы так-то отчет составляете? – в изумлении спрашивает фельдшер, молодой впечатлительный человек.
– Да как же иначе-то? Я знаю, что столько-то ножей дали, а куда – могу и ошибиться… Пишите: доктору Д. клеенки тридцать аршин.
– Ну уж этого я теперь писать не стану!
– Отчего?
– Да ведь я сам получил клеенку для доктора Д. и очень хорошо помню, что получено только десять аршин.
– Ну, пишите хоть и десять; я двадцать поставлю в Чуприю…
– Это черт знает что, а не отчет!..
– А вы думали, в самом деле, что ли, я должен о каждой тряпке беспокоиться? Как же! Черт с ним совсем, я ему такой отчет составлю, что сам черт не разберет…
Тут есть, как видите, какой-то он; не общество, не общественные обязанности и деньги, а какой-то он, у которого утаскивают все эти ножи и клеенки и которого обмануть даже прямо следует.
Наряду с таким составлением отчетов и получением наград шло получение денег на проезд, пособий, вспомоществований и жалованья. Получали все (по крайней мере офицеры), и – сколько я знаю – получили действительно все до копейки, за все месяцы, и за проезд, и за приезд, и за отъезд, – и все-таки на белградских улицах поминутно встречались разного звания добровольцы, которые на каждом шагу обращались к вам с такими вопросами:
– Вы русский?
– Русский.
– Скажите, пожалуйста, где раздаются деньги?.. Я офицер… Нельзя же так!..
Или так:
– Вы русский, кажется?
– Русский.
– Скажите, пожалуйста, не знаете ли, не раздают ли где-нибудь денег?
– Где-то раздают.
– Где? Вот именно этого и не добьюсь! Я знаю, что раздают: быть этого не может, чтобы не раздавали. А где? Скажите, ради бога!
Иной раз наскочит на вас где-нибудь на улице или в кафане до последней степени раздраженный человек и прямо возопиет:
– Да нет ли каких-нибудь денег, черт возьми эту Сербию!
В конце концов, однако, можно сказать не ошибаясь, что получили решительно все и решительно все, что следовало. Даже и те из добровольцев, которых прямо надо считать людьми состоятельными, богатыми даже, и те получили и жалованье, и пособие на проезд, и по даровому билету на каждого из этих богачей. Была ли какая-нибудь «раздача» каких-нибудь денег простым добровольцам, солдатам, – не знаю. Знаю, что на руки им денег не давали, а чтобы во время дороги скрывать их от глаз Западной Европы, чтобы не дать пищи насмешкам над русским некультурным человеком, их отправляли отсюда на баржах, прицепляемых к пароходу, как обыкновенно возят лошадей, телят…