Читать Письма
Милостивый государь Павел Петрович!
Вчерашний день из 87 No «Московских ведомостей» вся Москва узнала о рождении или, лучше сказать, зачатии «Телеграфа». Спешу препроводить к вам билет и покорно прошу напечатать прилагаемое объявление в «Отечественных записках». Моего же будущего сына – полюбить, ибо он, право, будет малый не дурной и смирный. Будет гнать только невежество и глупость и постарается жить миролюбиво со всеми добрыми людьми.
Очень хотелось бы мне знать, каково вы доехали и всех ли здоровых нашли ваших домашних.
Здесь по отъезде вашем не произошло ничего любопытного и нового: москвичи сбираются толпами смотреть Колосову[3], которая в комедии, в самом деле, прелестна, а вчерашний день бывший доныне трагический актер Мочалов[4] запел и пропел «Черную шаль»[5].
Погода здесь настоящая осенняя – и дороги вовсе нет.
Не оставьте уведомлением о себе, почтеннейший Павел Петрович. Как только я управлюсь с «Телеграфом», то не премину препроводить к вам те статьи, которые обещали вы довести до сведения Александра Семеновича[6]. Теперь же некогда.
С почтением есть и буду ваш покорнейший слуга
Н. Полевой.
29 октября 1824 г. Москва.
Ваше превосходительство милостивый государь Александр Александрович!
Не только не забыл, но всегда с живейшим чувством помню об вас: житейские и литературные заботы отвлекли меня доныне от участия в Обществе, куда, с благословения вашего, готовлю огромную тетрадь и, пользуясь вашим позволением, приеду в ваше Люблино скучать вам чтением оной.
Присланные стихи г. Свечина[9] охотно готов напечатать, боюсь цензуры, ибо письмо кн. Вяземского не пропустили, а в этих стихах не нашли бы того, что поэт оскорбляет жалобой провидение. Представить не можете, сколько я терплю: я думаю, вам известна уже история о запрещенных книгах? Очень забавно, что теперь обязали всех французских и немецких книгопродавцев не продавать мне запрещенных книг!
Простите ли, ваше превосходительство, что я без дела, мне порученного, не смел уже явиться в Общество; а что неможно сделать было его так скоро и некогда притом, уверяю вас честным словом. Из двух, остающихся от других моих необходимых занятий, часов я посвящу: один час ему, другой Обществу непременно.
С истинным высокопочитанием и совершенною преданностию имею честь быть вашего превосходительства, милостивого государя, покорнейший слуга
Н. Полевой.
11 июня, 1825 года. Москва.
Милостивый государь Дмитрий Матвеевич!
Обращаясь к вам с покорнейшею просьбою, спешу известить, что поэма Пушкина «Цыгане», а с нею вместе и цыганская песня[12], в Петербурге пропущены и уже печатаются. Я прибавил примечание. Если в «Войнаровском»[13], в «Братьях-разбойниках» и проч. пропускались многие и не такие вещи, с оговоркою только, то слова цыганки, от которых в примечании мы отрекаемся, неужели подвергнутся осуждению? Не введите меня, почтеннейший Дмитрий Матвеевич, в убыток: я уже отгравировал ноты. Ваш покорнейший слуга
Н. Полевой.
22 октября 1825.
4. П. П. Свиньину[14]
22 января 1826 г. Москва
22-го января 1826 г. Москва.
После разлуки нашей в Москве, где, к сердечному моему прискорбию, не успел я даже и проститься с вами, столь долго не получая обо мне известий, вы могли подумать, что я или переселился уже ко отцем нашим, или – но я не думаю, что почтете вы, почтеннейший Павел Петрович, молчание мое знаком забывчивости или охлаждения того почтения и дружбы, которые привык я питать к вам в сердце моем. Нет! совсем не то, но бесконечные хлопоты, досады, огорчения и горести, преследовавшие меня с половины прошедшего года, – вот что единственно не допускало меня до приятности побеседовать с вами. Когда грустно, не хочется ни за что приняться – по крайней мере, проклятый сплин мой, мешая многому в жизни, всегда препятствует и дружеским сношениям. Вот уже несколько месяцев, как я ни строчки не написал никуда, хотя уверен, что вьг снисходите слабостям ближнего, особливо когда знаете, что этот ближний без перемены вас любит и уважает.