Читать Осенние птицы

Шрифт

Интервал

Правда чувств

Соединять прозу и стихотворения под одной обложкой – всегда риск. Но Александр Матвеев писатель зрелый, с врождённым чувством литературной органики. И поэтому книга «Осенние птицы» получилась цельной и гармоничной.

Последний лучик догорает

В небесной выси пепельной,

Последний ржавый лист слетает

С осины нежно-трепетной.

И я уже как лист тот ржавый —

Помилуй мя, Господь наш правый.

Автор – человек зрелый. И эта зрелость даёт его стихотворным опусам благородную мудрость. Он часто обращается к пережитому. Вспоминает, восторгается, анализирует. Это великолепное чувство удавшейся жизни, когда есть что вспомнить.

Два великих слова:

«Рождество Христово», —

В сердце детском радость,

На столе кутья,

В хате нашей благость,

Вся семья и я.

Ценностная основа его творчества – это мир, любовь, не затёртая, светлая патриархальность. Его строки, если сравнивать с музыкой, похожи на жанр «листки из альбома», лирические мгновения, обрамлённые философской неспешностью, впечатляют и проникают прямо в сердце.

Книга объёмная, поначалу, знакомясь со стихами, ощущаешь сильное влияние теософских идей, не страстность, а смирение становится константой поэтического мировоззрения Александра Матвеева. Лирический герой как будто чуть спрятан за своей наблюдательностью. Он виден нам только на фоне философствования, на фоне сердца горестных и не очень горестных замет. Частые обращения к Богу придают тексту надмирность.

Дальше понимаешь, что автор не скрывает свою корневую связь с традиционной русской поэзией. Для него совершенно не чужды нелирические наблюдения, он не бежит социальности, ярких портретов, не только красота его интересует, но и родство как обратная сторона красоты.

Ну а ты, голуба в шубе крашеной,

У тебя свой ум, своя игра,

Пухлы губы, ярко напомажены —

От самой себя куда ушла?

Что сегодня ты опять затеяла,

И зачем ты здесь, на мостовой?

Взгляд больной, худые пальцы веером, —

Кто избранник в этот вечер твой?

Тут есть что-то некрасовское, тут больше сочувствия, нежели осуждения.

Никто не чувствует русскую природу так своеобразно, как Матвеев. Он видит в ней то, чего другие не замечают. Мир для него это не только традиционные измерения. Поэтическое измерение – его точка отсчёта. Где же его рубикон? Там, где лирический накал неумолим. Постепенно, от стихотворения к стихотворению, мы ощущаем эту неумолимость

Она не пела, а колола,

Дрова колола колуном,

Виола, буйная Виола

По жизни мчалась напролом.

Слова-поленья в печь бросала,

Бросала в печь судьбы лихой.

Любовь горела и сгорала,

Сжигать любовь ей не впервой.

Матвеев не поддаётся на соблазн эксперимента, его техника не бросается в глаза, она построена не на ранжире и точности, а на всецелом отсутствии фальши, невозможности её, невосполнимости её никакой виртуозностью. Правда сердца, правда чувства, правда, если угодно, фантазии, вот что интересует автора этой книги.

В этих своих стремлениях автор не ограничивает себя. Спектр его эмоций – да, основанный на лирике, но всё же ищущий, расширяющий границы тона, интонации, меняющий угол зрения. Его метафорические философские обобщения иногда попадают прямо в яблочко. И если образный ряд кажется чересчур прямым, то это только на первый взгляд, в нём тонна подтекста вторых планов и поводов долго над ним потом размышлять.