Отец называл меня в детстве деревцем: я была высокая, худая, с длинными руками.
– Деревце мое, обними меня своими веточками, – так говорил он, когда укладывал меня спать.
Может быть, именно поэтому меня постоянно опутывали ветви, которые видела только я. Ветви были тоненькими, гибкими, со свежей зеленой листвой. Когда мне ночью было страшно, они тянулись ко мне со стены возле кровати. Когда я волновалась и краснела, отвечая у доски плохо выученный урок, они опутывали меня, прорастая прямо из пола кабинета литературы. Когда мне было одиноко, они подбирались ко мне со спины, где бы я не была, обнимали меня зеленым коконом.
Это были ивовые побеги – светло-коричневый ствол и тонкая, зеленая листва.
Когда я была маленькой, несмышленой и верила в то, что взрослые хорошо понимают детей, я рассказывала родителям об этих ветвях. Мама каждый раз при этом бледнела, капала себе в прозрачную рюмку валериановые капли и шептала отцу на ухо, что это ненормально, что, вероятно, меня надо лечить.
Отец смеялся, обнимал маму за плечи и говорил ей, что с детьми такое бывает.
– У Аси просто богатая фантазия, Мариночка. Это хорошо. Это значит, что хотя бы одна из наших дочек пошла в меня.
После этого отец смотрел на меня с нежностью и гладил мои непослушные светлые волосы. Когда он так делал, сердце мое готово было выпорхнуть из груди маленькой птичкой, так окрыляли меня любовь и восхищение к этому высокому, худому, небритому человеку с такими же непослушными и от этого вечно растрепанными светлыми волосами.
Мама, прерывая идиллию, нервно встряхивала головой и спрашивала резким голосом:
– И что ты мне прикажешь делать с ее ветвями?
– Ничего, Мариночка, не обращай внимания. Ася вырастет и забудет о них.
Несмотря на мамины переживания, к врачам они с этой проблемой не обращались, за что я им благодарна. Отец говорил, что психиатр найдет отклонение у любого творческого человека и сможет испортить ему репутацию и всю дальнейшую жизнь.
Сама же я привыкла к этим ветвям и считала их своей защитой. Они никогда мне не мешали, только помогали. По мере взросления, ко мне приходило понимание, что взрослые детей не понимают совсем, более того, они живут в совершенно ином, сером и унылом мире, поэтому из всего делают проблему, как моя мама.
Я перестала рассказывать о своих видениях, и постепенно мама успокоилась, решив, что отец был прав, и я благополучно переросла все свои "фантазии".
Отец же был в курсе, что ветви по-прежнему со мной.
– Подумаешь, заросли ивы! – говорил отец, – вот если бы у тебя перед глазами бегали зеленые человечки, тогда бы я подумал, что с тобой, действительно, не все в порядке. А тут лес, природа, ветви… Красота и романтика. Ты у нас творец, истинный художник, Ася! – смеялся отец, когда мы оставались с ним один на один.
Так, благодаря отцу, который кому-то мог показаться безответственным и ненадежным, у меня, странной, замкнутой девчонки, было обычное, вполне счастливое по моим собственным меркам детство без докторов и страшных диагнозов.
***
Отца звали Василий. Он был художником. Почти все время он проводил в своей мастерской. Давал частные уроки и писал картины, которые плохо продавались, несмотря на то, что цена у них была копеечная.