Франкфурт‑на‑Майне, Германия
Длинный коридор разделен ровными прямоугольниками дверей; пол в ковровом покрытии, безукоризненная геометрическая правильность стен; сквозь окно в конце коридора проникает ровный неяркий свет; лишь один лучик прочерчивает помещение, и воздух в этом луче переливается охрой и золотом, словно блестки на покрывале лесной феи.
В одной из комнат за столом друг против друга – сухощавый профессор‑немец и выпускник финансового факультета Олег Гринев. Его лохматая шевелюра и пиджак, явно купленный на распродаже, резко диссонируют со строгой респектабельностью заведения. Впрочем, Гринев не выглядит здесь ни лишним, ни жалким. Открытое, волевое лицо, прицельный прищур синих глаз. Он высок, атлетически сложен, и порою кажется, что стоит лишь ему подняться с небольшого стула перед профессорским столом, развернуться, то он не только потолок проломит, но и разворотит играючи весь этот роскошный кабинет.
В углу – большие напольные часы; их неторопливый ход гулок и напоминает удары метронома, неумолимо отсчитывающего мгновения нашей жизни. А уж какой сложится эта жизнь – гармоничной, полной музыки или – наоборот?
Солнечный луч есть и в этой комнате; Гринев мечтательно наблюдает переливы золотого в его сиянии. Профессор говорит монотонно, но в голосе его угадывается и некоторое сочувствие:
– Господин Гринев, ваше упорство превзошло все мои ожидания. Будем считать, что вы сдали мой экзамен. Долго готовились?
– Достаточно долго, доктор Гофман.
– Хотите совет?
– Да.
– В вас чувствуется амбиция. Вас ведь не устроит место счетовода в каком‑нибудь банке?
– Нет.
– В том‑то и дело. Но заниматься финансами я вам не рекомендую.
Категорически не рекомендую. – Профессор снимает очки, взгляд да и само лицо его становятся наивными и немного детскими, как у всякого человека, вдруг лишенного привычных, укрупняющих мир линз. – Упорство здесь не поможет, господин Гринев. Деньги – нет, не те деньги, что люди тратят на еду или развлечения, а деньги истинные, значимые, то, что мы именуем финансовыми потоками, – они похожи на когорты и легионы невидимой армии. И каждый, кто прикоснулся к таким деньгам, чувствует даже не искушение – страсть управлять ими. Страсть сгореть в лукавом пламени мнимой власти. Править. – На лице профессора мелькнула улыбка страдания. – Деньги дают иллюзию могущества, но людям кажется, что правят именно они. Лукавство в том и состоит, что сами финансы мнимы, эфемерны, они дают все, что желает получить смертный, все, кроме жизни. А забирают самого человека. Его сердце. Его душу. Мне приходилось видывать людей, что называется, на гребне успеха, но поверьте, это были конченые люди. Под масками довольства – лишь пустота, и ничего, кроме пустоты.
В вашем языке есть более емкое слово: «нежить». – Профессор помолчал, произнес едва слышно:
– А у нежити своего лица нет, она ходит в личинах.
В старинных часах что‑то хрипло заурчало и гулко пробило один раз.
Профессор сразу замолчал, сник, и вид у него был такой, будто он сказал что‑то тайное, чего говорить, по крайней мере в этом кабинете, вовсе не следовало. Он даже слегка покраснел, словно спохватившись, надел очки, взгляд его снова стал безразличным, голос – тихим и ровным: