Рассказ
Было зимнее воскресное утро. Молодой купчик Семен Мироныч Калинкин сбирался к обедне и повязывал себе в зале перед зеркалом галстук. В спальной шуршала юбками его молоденькая жена.
– Шубку мне к обедне-то надеть или черно-бурый салоп? – спрашивала она мужа.
– Зачем шубку? В шубке прошлое воскресенье были. Салоп надень, а то наши рыночники могут подумать, что мы его заложили.
– Стало быть, и браслетку бриллиантовую надеть?
– Вали и браслетку! Мужу кредиту больше. Оно, конечно, сегодня холодно, но все-таки раза два-три руку-то выставить будет можно.
– А бриллиантовые серьги?..
Но в это время раздался звонок. Разряженная Калинкина выбежала из спальной в залу и начала заглядывать в прихожую. В залу вошел молодой человек с закрученными усиками. Он был в синем суконном кафтане нараспашку, в красной рубахе, плисовых шароварах и высоких сапогах. Бросив на стул шапку, он начал раскланиваться.
– Николай Иваныч! Какими судьбами?.. Сколько лет, сколько зим! С самой нашей свадьбы не бывали, а уж этому полгода будет! – воскликнула Калинкина.
– Да, невозможно было-с! – отвечал он. – Сначала по покойнику тятеньке шесть недель справляли; потом, дорвавшись до гулянки, по клубам начал чертить, а теперь свою собственную жизнь по-современному устраиваю. Ведь у нас при тятеньке какая была жизнь? Целый день на фабрике либо в конторе, а в десять часов ужин и на боковую. А теперь не то, теперь у меня все по-современному.
– Слышал, слышал, что ты чудишь. Зачем это в таком костюме-то? – спросил Калинкин.
– Это я славянофилам подражаю. У меня теперь все по-современному! Вот теперь Рождественский пост, а для меня дома скоромное стряпают. Будет, достаточно тятенька над нашим братом потиранствовали! У меня теперь на квартире при фабрике и библиотека своя, и физика, и химия. Вчера на чердаке обсерваторию устроил и телескоп поставил. Литератора при себе держу. Это по-теперешнему мой первый друг. Мы с ним и букашек рассматриваем, и луну… Птиц морим и потом оживляем и все эдакое… Заливалов фамилия. Помнишь, мальчишки на Невском книжку «Волчий зуб» продавали, – так вот это его сочинение. Умнейший человек! Теперича поутру он как встанет, чаю – ни-ни, а вот эдакой стакан водки… Мы думаем с ним даже газету издавать…
– Отлично. Ну, садись!
– Ни боже мой! Я на минутку. Я приехал, чтоб пригласить тебя в Николин день ко мне на именины. Будет литературный, физический и химический вечер. Четыре бутылки одного киршвассеру для жженки купил. Приедешь?
Калинкин взглянул на жену. Гость продолжал:
– Вас, Анна Андревна, я не приглашаю, потому у меня холостой пир. Конечно, ежели бы вы были дама современная, то вам это наплевать… По-современному, даже и девицы к холостым ездят. Впрочем, милости просим, можете с моей маменькой посидеть, только не советовал бы, потому тоска… Маменька у нас теперь в таком сюжете, что у них после пятого слова сейчас покойник тятенька пойдет, и уж как затянут этот карамболь, так шабаш! – до второго пришествия… Так приедешь, Семен Мироныч?
Калинкин замялся.
– Да не знаю, право… Слова не даю. Ты сам знаешь, я теперь человек женатый.
– Неловко ему одному… – докончила жена. – Всего полгода женаты, и вдруг без жены… Он и не пьет нынче… К тому же к вам на фабрику и далеко, оттуда ночью и извозчиков не найдешь. Еще ограбят, пожалуй!