Бессонница
Её голова уютно лежала на моей руке. Я слушал, как она сопит. Лучший звук в мире – мне есть с чем сравнивать звуковую палитру радости, тихой или громкой.
Помню, недавно обняла и прошептала: «Не обижай меня, пожалуйста».
Как?! Как такое возможно? Я лучше ногу себе прострелю, чем обижу её!
Знаете, что ужаснее самого страшного? Не потеря любимого и родного человека, а прямая вина в потере. Об этом редко пишут поэты. А если пишут, то не передают всю боль и безысходность виновной стороны. Душа должна высохнуть прежде, чем обидеть, а затем потерять.
Как мне убрать тревогу и стать открытым до самых мелких частиц души? Каким нужно быть рядом с любимой женщиной, чтобы увидела, подумала и приняла? Всё просто. Кошки. Пофиг пушистым на вес, рост, должность, машину и прочее. Главное искренность, нежность и забота. Как у Creed в песне «С широко открытыми руками»:
With arms wide open
Under the sunlight
Welcome to this place…
В детстве вышел во двор – солнце, и открыт миру, ждёшь каждый день нового, интересного. Это во мне осталось, самое важное.
Похоже, она рассмотрела. Я же старался быть с ней, как с кошкой. Нежным и открытым.
Перевернулась на другой бок, уткнулась носом в ладонь. Теперь я понял, для чего мне бессонница.
Возвращение
Олег красивым абриколем загнал «свояка» в лузу. За соседним столом послышались одобрительные возгласы. Затем последовал прямой шар в среднюю, который он сыграл нищенским ударом, не рискуя сделать подставку сопернику.
– «Слог – человек», как сказал Карамзин, – Сергей наполнил рюмки, стараясь утаить гримасу разочарования.
– Не в этой игре, да и не про меня. Всегда шатает из стороны в сторону. Другое дело ты: походка, почерк, даже куришь – во всём своя манера, натура.
Сергей подошёл с полными коньячными рюмками.
– Олег, – сказал он, – я знаю тебя с восьмого класса. Я и жизнь знаю класса с седьмого-восьмого, с тех пор, как остался один за старшего с братьями, сестрой и склеротичкой-прабабкой. И уже давно не верю ни в Деда Мороза, ни в бескорыстную любовь, ни в оправдательный приговор без денег, – его голос становился всё громче.
– Сергей, на нас смотрят. Я всё расскажу потом, обещаю. Ты дашь мне то, о чём я тебя попросил?
– Не перебивай, – пророкотал уже не человек, а орган весом за шесть пудов. – И ещё. Ты никогда не умел играть в бильярд, «американку» два часа мусолил, пока не выносили пьяным. А там, где ты отдыхал год и два месяца, в карты можно научиться и ещё, пожалуй, многому. Но бильярд! Да так, как сейчас, ровно, уверенно. А осанка, осанка-то.
Он упал в кресло. Шумно отдышавшись, выпил, не глядя на друга. Затем, всё ещё недовольно качая головой, произнёс:
– Под твоим водительским сиденьем уже, ребята час назад положили. Не понимаю, ничего не понимаю. Неужели она стоит того, чтобы так рисковать? А, дружище? – голос его стал мягче, а глаза смотрели по-прежнему ласково.
– Дело не в ней. И не в сыне.
– Тогда в чём? Объясни старику.
– Рецикл. Ну, как бы перерождение. Вот жил человек, сомневался, искал, находил. Потом всё, взрослым стал. Понял, где добро, где зло. Для себя – значит, добро, значит, правильно. Кто мешает – зло. Всё по полочкам. Жена – значит, деньги, одежда. Ребёнок – игрушки, только не мешай. Друзья – те, от кого польза. Как тебя сохранил, удивляюсь!