Читать На районе

Недавно мать выкрасила кухню в белый цвет. Отец долго ругался.

«Все и так было хорошо», – говорил он. «А стало лучше», – отвечала мама.

Под их пикировку просыпаюсь вот уже двадцать с лишним лет. И не то чтобы привык и надоело, но привык, и надоело, и с радостью послушал бы что-нибудь другое. Но если родители спорят, но довольны – кто я такой, чтобы желать большего?

Теперь кухня – самое светлое помещение в доме. Мама с удовольствием оглядывается вокруг, а потом смотрит в окно с не меньшим энтузиазмом. Говорит всем видом: «Да, я начала с кухни, но не остановлюсь, пока весь мир не станет белым!» Отец ворчит из своего кабинета что-то о дорогой краске и постоянных переменах, к которым никто и привыкнуть-то не успевает. А мама ахает. Это триумф победителя? Восторг чемпиона? Окно слепит белым. И мне кажется, что белого уже слишком много.

– Снег пошел, сынок.

Мама улыбается. Хотя каждый в нашем городе знает: снег – это редкость и всегда к неприятностям. В северной части Алжира иногда выпадает. И если уж так происходит, снега достаточно много, чтобы завалить дороги напрочь, вызвать большие заторы. Только армейские подразделения как-то помогают справиться с заносами и беспорядками. А дети, конечно, радуются. Катаются на санках, лепят снеговиков.

В нашем городе снега не видали уже очень давно. На моей памяти – ни разу. Так что не знаю, есть ли у кого-нибудь ледянки и санки, умеет ли кто-нибудь лепить снеговика.

Завтракаю увлеченно. Что мне тот снег – планы мои он не поменяет. Надо корпеть над диссером. Сколько можно откладывать? А снег… ну, в интернете его полно!

Мама все смотрит в окно и улыбается, потом вздыхает, ее улыбка слегка меняется. Как будто то, что она вдруг вспомнила, и печально и радостно одновременно.

– Помнишь, Ибрагим, я рассказывала про твоего дядю? Мы были с ним совсем маленькие, когда впервые увидели снег в Айн-Сефре.

– А через месяц он умер. Я знаю, мам.

– Я не говорила, но в тот день мы в последний раз гуляли вместе. Потом он больше не выходил на улицу. Твои бабушка и дедушка до сих пор не хотят говорить об этом. Не знаю, что произошло. Мой младший братик заболел, становился все меньше и меньше… пока совсем не исчез. Но в тот день было белым-бело, светло и прекрасно в мире. И не было для нас ничего невозможного. Любая цель казалась достижимой. Любая игра удавалась. И уснули мы с ощущением безграничного счастья.

– Мам, не вспоминай, ты ведь расстроишься.

– Не расстроюсь. Это жизнь, ибни. День радости краток. Белые дни стоят рядом с черными днями. Иногда так же близко, как мы с тобой сейчас. Когда-нибудь ты поймешь.

Она еще немного помолчала и потом произнесла своим специальным заговорщицким тоном:

– А не пойти ли тебе к сайиде Нафисе, м? Я обещала передать ей одну книгу…

Мама побежала в отцовский кабинет, уверен, за первой попавшейся книгой. Маленький хитрый ход. Они с тетей Нафисой уже два года активно занимаются сводничеством. Я мог бы в который раз начать разговор начистоту, настоять, что не собираюсь жениться, пока не встану на ноги и не закончу аспирантуру. В Америке люди и в тридцать-сорок лет женятся, никто не считает это странным. Но знаю, что ответит мама… в который раз. Какой ей прок в красивом и умном сыне, если у нее нет красивого и умного внука или еще более красивой и самой умной внучки? И какое ей дело до того, что происходит в Америке, если мы живем в Айн-Сефре и она хочет внуков? Железный аргумент. Побить его не смогут даже самые красивые и самые умные сыновья на свете. «Я же не прошу много, ибни, присмотрись к Зейнаб, вы ведь так дружили в детстве. Разве же она плохая девушка?» – так обычно заканчиваются наши споры. Так что с некоторых пор я – молчаливая и покорная жертва заговора. В конце концов, не поженят же нас насильно, ведь так?