⇚ На страницу книги

Читать На грани дня и ночи. Избранные стихотворения

Шрифт

Интервал

Иллюстратор Роза Строкова

ISBN 978-5-0056-9193-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ДВА КРЫЛА

«Проталинки, проталинки…»

Проталинки, проталинки

Прогнулись под ногой.

Промокли мои валенки,

И я лечу домой.

И всё село разбужено

Нахальным пеньем птиц.

Посверкивают лужицы,

Как только глянешь вниз,

А ввысь – там ослепительно

Сияет синева,

И в горле упоительно

Рождаются слова —

Про валенки, проталинки,

Про мокрый санный след,

Про то, что я не маленькая —

Скоро восемь лет!

Теория относительности

В час отлива обнажились камни,

Где-то в небе чёрный остров плыл.

Нежными неловкими руками

Ты меня на лодку посадил

И сказал: «Эйнштейн… его теория,

В общем-то, понятна и проста».

И кружились тихо звезды в море,

И плыла над миром красота.

Прерывался голос твой, дрожала

У моей руки твоя ладонь,

И звезда уснувшая лежала —

В чёрный камень вплавленный огонь.

…Всё ушло. Вернулось к лодке море.

На морское дно звезда легла.

Нет тебя. Простую ту теорию,

Знаешь, я тогда не поняла.

«Шестнадцать лет…»

Станиславу Офицерову

Шестнадцать лет

ей в середине марта,

и окончанье школы – впереди.

И, оттолкнувшись

вот от этой парты,

она готова смело в жизнь идти.

Но мир споткнулся

и качнулся где-то,

канатоходцем вдруг над бездною повис.

Шеста движенье

обернётся смертью.

А может, ещё будет – долго! – жизнь?

И мир сейчас

зависит от курсанта —

мальчишки, устремлённого вперёд.

(Конец шестидесятых,

дело в марте).

От снайпера скрываясь, он ползёт —

нет! – он бежит,

иначе быть убитым,

и всё вокруг тогда обречено.

Но предки-воины сейчас —

его защита.

Их гены, опыт – всё ведёт его

связь проложить,

соединить с Москвою,

чтоб получить спасительный приказ.

Рискуя жизнью,

головой, собою,

её тогда он защитил и спас.

Она узнала обо всём

случайно,

Даманский вспомнив, давнюю весну,

события,

окутанные тайной,

свой страх увидеть и узнать войну.

Как же давно всё это было —

в марте,

в далёкий шестьдесят девятый год, —

со мною – школьницей,

сидевшею за партой,

с тобой – курсантом, получившим взвод.

«Панихиду служат…»

Панихиду служат.

Служат панихиду.

Ножевою раной – колокольный звон.

Что сильнее – горечь,

злость

или обида?

А ответ единственный – стон.

Служат панихиду.

Панихиду служат.

Боль сведённых линий, судороги плеч,

И зрачков раздавленных стекленеют лужи,

И стекает каплями раненая речь.

Панихиду служат.

Стон кружит и тает,

Застывает иглами в крови.

И никто не видит,

и никто не знает —

Панихида по моей любви.

«Писала в юности стихи…»

Писала в юности стихи

И нагрешила в них немало,

Хоть долго не подозревала,

Что слово значило – «грехи».

Стихи писала о любви,

О страсти, о тоске, измене.

И сердце плавилось в томленье,

А с ним – пятнадцать лет мои.

Я так ждала любви большой,

Так изнывала в этой жажде,

Что ошибалась не однажды

В любви – и телом, и душой.

И вот, когда мои грехи

Повисли дёгтем на воротах

И я уже не жду кого-то, —

О чистоте пишу стихи.

«Мой милый друг…»

Мой милый друг,

когда тебе приснится,

что беден ты,

что стар и одинок,

слезами загоревшие ресницы

сомкни —

ты видишь огонёк?

Там ждут тебя.

Раскрыты настежь двери,

давно отброшен в сторону замок.

Войдёшь – обнимут

и всему поверят.

И снова ты не стар,

не одинок.

Мой милый друг,

когда поймёшь однажды,

что жизнь твоя —

унылой прозы жуть,

и задохнёшься

от тоски, от жажды, —