Читать Доступ
Кисть упёрлась в лист. На белоснежном просторе явилась тёмная точка. Кисть не двигалась. Рука, её державшая, начинала дрожать.
«Нет! Лучше карандашом» – подумал художник, отшатываясь назад от холста.
Сточенный стержень брошен на желтой тумбочке. Прошёлся, взял его, уже хотел начать, но обнаружил, что чёрная клякса осталась на холсте.
«Так не пойдёт»
Пришлось снять лист, достать другой и выставить на подрамник мольберта. Это сбивало. Мысли вязкие. Казалось, что творчество становится рутиной. И нет ничего хуже, чем белый лист.
«Вот как, – мысленно сопровождал мастер движения карандаша, – теперь сюда. Штришок, поворот, главное сделать округлым. Давай… выше… дерьмо!»
Графит улетел в стену. На кровати сидел не художник, а мужчина лет сорока, уставший, зевающий и злой. Борис Музин морщил тонконогий остренький нос и думал о несправедливости мира, и за мыслью этой явились две глубокие морщины по обеим щекам. Руки его, будто для вида замаранные в акварели, трепетно открывали пачку сигарет. И пока он дымил в открытое окно, вокруг представала маленькая комната общежития с зелёными стенами и белёным верхом. На улице стояла летняя жара, какую ещё помнят по поэтичному 21 году 21 века; сигаретный дым не летел, клубясь вокруг.
«Опять коменда орать будет» – со зрелой грустью подумал Музин. А после погрузился в ясные живые воспоминания.
В прошлом своём Борис был известнейшим художником, чьё имя гремело в Москве началом двухтысячных годов. Слава досталась ему не случайно, а сквозь долгие и упорные попытки: удачи, отказы, бессонные ночи да тяжкие труды. И, вот, наконец, одна из картин попала на крупную выставку и в одночасье была наречена шедевром.
Помнится, ему тогда написали смс, а он не прочитал по дурацкому случаю. А когда позвонили снова, то не поверил, но голос сделал как бы надменный. Отвечал только «да, да», и на следующий день за ним прислали машину с личным водителем, и отвезли прямо в центр на Маяковскую, в чудный ресторан. Там с двумя очаровательными дамами и пожилым рыжеватым секретарём его уже ждал некий Н., и, подписав контракт, картина к обеду была взята в пышную новейшую экспозицию. А не далее, как через час, дамы эти провели Музина на фуршет к всеобщим восторгам, похвалам да интервью с журналистами. Было даже телевидение, что выглядело тогда весьма солидно. И юный мастер вдруг почувствовал себя центром земли. Неким магнитом, тянущим внимание окружающих. И сколько тогда хвалили картину. И какую будущность обещали. Вспышки камер. Икра на подносах. И знакомый холст на стене в окружении толпы.
Борис считал эту картину своей лучшей работой, но не сомневался, что в будущем найдутся у него и краше. Поэтому, когда её с молотка выдали олигарху за невероятно пошлую сумму, он сразу подсчитал, что произведи ещё парочку таких лучших работ, и о деньгах можно не думать.
Потом были ещё несколько полотен, которые, однако, не возымели особого успеха. Одно из них, правда, загнали по неплохой цене. Но всё-таки мир искусства ничего здесь не получил. Критики дружно фыркнули. А Борис сам уже чувствовал за собой отягощение.
Слава, деньги, богемная жизнь, и всё то, о чём ни автор, ни читатель не имеют представления, вскружили голову юному художнику. В такой карусели он прожил несколько лет. И дошёл до того, что со всеми перессорился и стал будто прозрачный. Никто не хотел сотрудничать, а талант уж вовсе не показывался наружу. Кисти обросли пылью. Всякое желание пропало, как деньги с карты – в один момент.