Читать Запретные воспоминания

Шрифт

Интервал

* * *

А то, что шло, уже настало
И так над нами и застыло.
И закипает, и вскипает,
И жжет, и лишь бы не остыло.
На перекошенных пуантах
Сама судьба заходит с тыла.
И по ее горчащей милости
За все грехи и невиновности
Мне из души твоей не вылезти.
Такие новости.
Анна Озар

А.К. с благодарностью

Все события вымышлены, любые совпадения случайны.

* * *

Зарево заливало небо там, где и положено было начинаться зимнему восходу, – на юго-востоке. Оно было необычайно ярким: оранжевым с малиновыми всполохами, расцвечивающими темное, словно предгрозовое небо. Хотя какая может быть гроза в январе. Да и восход – Радецкий скосил глаза на стоящие на тумбочке электронные часы – в половине четвертого утра в январе невозможен, а значит, зарево означало что-то совсем другое. Тревожное.

Он проснулся от всполохов, потому что терпеть не мог штор и никогда их не закрывал, предпочитая смотреть на небо и на бьющие в стекло ветви яблонь, а не на кусок пыльной ткани. Он вообще не терпел никаких ограничений своей свободы, будь то введенные запреты, какие-то нелепые женские требования, задраенные люки, закрытые двери или задернутые шторы. И, несмотря на любые посягательства, всю жизнь оставался ничей.

Полыхало довольно далеко. Точно не в его поселке, расположенном в тридцати километрах от города. Фантазия построить здесь дом, чтобы переехать жить «на природу» на постоянной основе, пришла ему в голову семь лет назад, и года три ушло на то, чтобы воплотить ее в жизнь до мельчайших деталей, которые Радецкий продумывал тщательно и с искренним азартом. Именно так он делал все, за что брался.

Он был уверен, что жизнь дана для того, чтобы получать от нее удовольствие, и черпал его большой ложкой отовсюду – из скрипящего под ногами свежевыпавшего снега во дворе, хорошего фильма, удачной книги, порции суши в любимом японском ресторанчике, скорости, на которой привык гонять по трассе, фитнеса и даже легкого скепсиса, с которым он относился к этим занятиям и к самому себе.

И от дома своего – добротного, основательного, комфортного, отделенного от соседей надежным забором, за который никто даже и не думал соваться, ибо все в поселке знали, что Владимир Радецкий – человек крайне замкнутый, практически нелюдимый, – он тоже получал искреннее удовольствие, пусть с недавних пор и жил здесь один. Точнее, вдвоем с собакой.

Собаку купили дочке на день рождения, когда та училась в одиннадцатом классе. Радецкий, разумеется, был против, потому что знал жизнь. Для того чтобы предсказать, что будет дальше, не надо быть провидцем. Спустя полгода дочка уехала в Санкт-Петербург поступать в университет, откуда в их областной центр уже не вернулась, а невероятно породистая псина с красивым именем Сильва Фелисия осталась в безраздельной собственности Радецкого, которого почитала за бога. Он звал ее Фасолькой и просто обожал.

Сейчас Фасолька сидела рядом с кроватью и глядела на хозяина с вопросом: волноваться уже или пока не стоит?

– Не стоит, – вслух заверил ее Радецкий, слез с кровати, подошел к незашторенному окну.

Разбудившее его зарево становилось все ярче, занимая собой уже примерно с половину видневшегося в окне неба. Пожар, а это был именно он, полыхал с такой силой, что сомневаться в его гибельности не приходилось. Судя по направлению, откуда доносились всполохи, и легкому, но отчетливому запаху гари, горело на территории небольшого дачного товарищества, расположенного километрах в трех от его поселка.