Тайна жизни
Крокодил неподвижный в болоте,
мутный глаз шевелится, следит.
Кот, застывший в урчащей дремоте,
только делает вид, что он спит.
Крошка бабочка просто, наивно
мне уселась на палец, сидит
и внутри у меня непрерывно
незаметное сердце стучит.
Лентяй
Напиток в чашке на столе,
не съеденный обед,
не выключенный по его вине,
всегда горящий свет.
Полустанок
Станция стоит прямо.
Стрелочник не спит.
Наверху черная яма.
Под ногами гравий, песок, гранит.
Электроток
Строчат засохших листьев нитки строча́т
узор прекрасный и живой.
Избыток дней свои попытки
спешит закончить. Золотой
убор деревьев и кустарник,
серебряный от рос седых,
он мне помощник и напарник
свершением чудес простых.
Общая осень
В поле кошенном трава,
серые былинки,
оторвется голова,
полетит простынка,
сна душистого покой
от земли и в землю.
Свет струится сам собой,
свету небо внемлет.
По краям лугов – леса, леса́
будто их и нету,
и косая полоса
не перечит свету.
И не спорят ветер, пыль
с этой дрожью малой.
Телеграфный столб-костыль
смотрит, одичалый.
Колодец
Молниеносные приметы
качающегося дня.
Края колодца стёрты, спеты.
Совсем не движется вода.
Без ума
Русыми волосами распущенными,
выгоревшими садами запущенными,
пожелтевшей газетой на стенке,
смородинного варенья пенкой,
детской неожиданностью,
вот этого уголка никогда не виданностью,
старого дерева дуплом,
сухих еловых иголок прошлогодним ковром —
всем заново возродившимся старьём
осень обнимает, тормошит и укутывает.
Воскресенье
Ослепило солнце.
Цапнуло бедро.
Колоколозвонца
катится ведро.
Воскресенья верхи, ве́рхи
пропасти суббот.
Закрывает дверки
на ночь наш народ.
Утром – нараспашку!
вечером – в запой,
в клочья рвет рубашку,
малиновый, не злой.
Первый день
Снега нет еще, но лёд
тоненькою коркой
утром руку колет, жжет
и хрустящей горкой
кустик зелени забытой,
стебельки петрушки.
И дрожат совсем открыто
в поле трав верхушки.
Чужая боль
Топтанье по снегу, круги, по́ снегу
рубиновая зорька.
Одеты в лед, стоят враги
не вредные нисколько.
Друзья вдали, глаза закрыв,
уткнули нос в подушку.
И сумерки, дверь приоткрыв,
повесили игрушку
на елку темную в углу —
проснутся, будут рады.
Смотрю на них сквозь снега мглу,
сквозь белый иней сада.
Машинистка
Вторые экземпляры
у девушки Тамары
хранятся в папке чистой,
работается быстро,
стучит, строчит машинка,
листа по серединке
вкралась ошибка злая,
её не замечая,
влюбленная Тамара второго экземпляра
еще одну страницу
кладет к другим. Ресница
упала на машинку,
лежит.
Самотёчная площадь
И днем, покинув тыл,
мы шли по Самотёке.
От наших брюк широких
взметалась вихрем пыль.
И пропадали мы
среди домов высоких.
И тишина дворов
наш охлаждала пыл.
Кто порознь, кто вместе
сидели на скамейках.
И сумерки опять
дня замыкали круг.
И душная жара,
и ливень, как из лейки.
И, как всегда, со мной
оставшийся мой друг.
Боро
А у меня там, неизвестно что,
а у меня там, неизвестный день.
На вешалке повисшее пальто,
забора испугавшаяся тень.
Рябины дрожь – беда среди зимы.
Страницы книжной шелест, будто гром.
И ощущение огромное страны.
И ночь потом.
Ледяной праздник
В белом поле ни былинки,
всё покрыто снегом, что росло.
На тропинках зимних ни пылинки,
вязкой грязи хлюпанье прошло.
Разноцветность неба, крики взрослых —
всё пропало, ненадежный дым.