Теплый воздух.
Теплый песок.
Теплое море.
Это было оно. То самое, небывалое время, когда нежные августовские дни уже не достаточно жаркие, а длинные августовские вечера, из-за каких-то там неведомых пассатов, все ещё сказочно теплые. Время, когда остывающие ночи ещё не успевали достаточно остыть, и, неслышно пробираясь к постели, нежно ласкали кожу полюбившихся им созданий.
В этом мире августовских вечеров, в глубине нежного бирюзового залива жил домик.
Он стоял почти у самой воды, на широкой песчаной возвышенности. За ним, высокой стеной, облизывая небо, струилась вверх гладкая скала. Она защищала домик от напора ветров и людских глаз. Скала волнами растекалась в стороны, огибая лагуну и сходя у самой воды почти на нет. Широкий и длинный песчаный пляж кое-где был наполнен зелеными пятнами шуршащих камышей. День и ночь мягкий прибой равномерными взмахами ласкал этот пляж.
Домик был приземистый, с четырехскатной крышей, окнами в пол и просторной открытой верандой. За стеклами была видна огромная кровать без спинок и ножек, наполненная белыми простынями и подушками. Широкие раздвижные двери иногда с шелестом открывались и выпускали босые ноги на добротный ясень веранды. Теплый ветер ждал этого открытия каждое утро, чтобы выхватить из комнаты белые шторы и, обсасывая их края, задирать к небу, как юбки молоденьких девушек.
Домик не помнил как он жил до них и знал, что уже не запомнит жизнь после них.
Они.
Они были прекрасны.
Он будил ее каждое утро, когда солнце еще было далеко-далеко, за горизонтом, и воздух только-только становился серым. Пробуждаясь и ощущая на себе её горячее распластанное тело, чувствуя, как наливается кровь член, он гладил ее по голове и не торопился.
Она вдыхала и медленно поворачивала голову, придерживая затекшую шею, и облизываясь, как кошка, влюбленная в молочко. Расслабленные руки, запрокинутые волосы, оголявшие тонкую с капельками испарины шею – он смотрел на это полуприкрытыми глазами, вздрагивая стоящим членом и иногда проваливаясь в сон.
Когда ее запах становился очень сильным, и ему не хотелось больше терпеть, он шепотом спрашивал:
– Пососешь?
Она, почти не просыпаясь, шептала в ответ:
– Конечно… – и медленно сползала от груди к животу.
Она не торопилась, терлась лицом о волосатый и мягкий живот, лизала соски, гладила руками ноги и попу, дышала своим горячим и жадным дыханием в пах, щекоча его предвкушением где-то под ребрами.
Потом сосала.
Быстро, медленно, нежно, грубо, глотая, облизывая и все время постанывая. Иногда он поворачивал ее попой к себе и засовывал в мокрое влагалище пальцы или язык, испытывая наслаждение для себя и не стараясь для нее. Он знал, что она течёт от того, что сосет его член, а не от его ласк. Это понимание вызывало в нем какое-то особенное неведомое удовольствие. И он отдавался на ее вылизывания, как котята отдаются маме-кошке, постанывая, вздрагивая и вскрикивая.
Накануне вечером она спросила, засыпая:
– Я ни разу не вылизывала тебе яйца. Тебе хочется?
– Мне кажется, мне будет щекотно…
– То есть ты не знаешь…
Сейчас она лизала и сосала ему мошонку, аккуратно и нежно, погружая ее в свой теплый и мокрый рот. Щекотно не было. Тело само дергалось и хотело кончать в этот сосущий рот.