Её, молча, вели по узкому тёмному коридору, но она не была пленницей или рабыней. Это был её выбор – выбор свободнорождённой девушки, дочери знатного патриция. Общество считало такой выбор позором, но она понимала, на что соглашается. Она искала в этом выборе свободу, которую так жаждала получить. Её жизнь, сложись она иначе, была равносильно смерти. Да и этот путь, которым она следовала, обрекал её на смерть ничуть не меньше, – на смерть, которая в её глазах казалась куда благороднее, чем та, которую она себе желала, выйдя она замуж за нелюбимого человека.
Она шла уверенно и спокойно, но где-то в глубине души ей казалось, что это самый долгий путь в её жизни. Она молилась Богам, чтобы всё получилось.
Впереди себя она увидела свет. До её ушей доносился рёв толпы и запах дикого зверя, который дожидался её на раскалённом под солнцем песке.
Проходит ещё мгновение, и её ослепляет солнце.
Голоса людей затихают. Тысячи глаз увидели, что на арене гладиаторов стоит женщина.
Она сняла со своей головы шлем, хотя прекрасно понимала, что не должна этого делать. Она понимала, что больше всего шокирован тот человек, кого она ненавидела всей своей душой.
– Я – Клавдия, – прошептала она, найдя его среди других высокопоставленных чиновников и патрициев. – Я здесь, чтобы освободиться от тебя, – и она надела на себя шлем.
– Клавдия! – громко позвал сестру Лукреций. Его голос звонко отразился от каменных стен их особняка, а его шаги были слышны ещё до того, как он подошёл к её покоям.
Девушка оторвала голову от подушки, протёрла глаза и села.
– Клавдия! – ещё раз произнёс семнадцатилетний парень, заходя в её спальню.
– Сегодня мы идём в гости к Марку Горацию, – сказал он. – Его поверенный приходил к отцу и передал приглашение. Отец согласился.
– Я хотела выспаться. Твои разговоры о гладиаторах вчера до глубокой ночи утомили меня, – и девушка, которой едва исполнилось пятнадцать, легла на подушку.
– Разве ты не хочешь зайти ненадолго к кузену нашего отца и лично увидеть его школу гладиаторов, которую он перенёс сюда, поближе к своему дому? Когда мы в прошлый раз ездили с отцом в его загородный дом у плантаций винограда, возле которых располагалась, как ты помнишь, его старая школа, я не застал там Сцеволу1, того самого учителя, у которого хороший удар левой. Поговаривают, что он не проиграл ни разу, когда ещё сам выходил на арену.
– А он красивый? – наивно спросила Клавдия.
– Кто?
– Сцевола.
– Фу, что за мысли?! Тебя беспокоит чья-то красота? Он же раб! Лучше бы думала, за кого тебя отдаст замуж наш дорогой папа.
– Я не выйду замуж! – гордо заявила Клавдия.
– Не говори глупостей. Пройдёт год-другой, и не заметишь, как живёшь в чужом доме и делишь ложе с мужчиной, который будет именоваться твоим мужем.
– Фу, Лукреций! – и она запустила в него подушку. – Брак без любви, делить ложе без чувств и страсти – это так скучно. Это всё не для меня. Лучше бы я стала весталкой2, чем женой дряхлеющего чиновника (а других в окружении отца и не сыскать).
– В этом ты видишь счастье: выйти замуж за любимого человека?
– Да.
– Ну и зря, – фыркнул юноша.
– Я краем уха слышал, как наш отец обсуждал помолвку, – добавил он.
– Ты явно шутишь? Вдруг он тебе подыскал новую невесту, а не мне жениха?