Из дверных щелей лились аккорды венского вальса и растворялись в солнечно-сиреневом воздухе. Ветви душистой березы бегали барашками по ветру в такт нежной мелодии, а Катя сидела на диванчике и пыталась уловить взглядом резвые пальчики Сони, бегающие по бледным клавишам фортепиано.
– Сонечка, ты просто талант! – захлопала Катя, когда сестра доиграла последний такт и положила свою белоснежную ручку на пианино.
Фарфоровые щеки Сони на мгновение залились краской.
– Ну что ты, – сказала она, опустив глаза, – просто играю часто. Мне, знаешь, клавиши всегда снег напоминали – такой же белый и звучный.
– Какой снег? Что ты, Соня!
– Обыкновенный снег, пушистый такой, ласковый… Понимаешь? Я по зиме соскучилась, Катя. Очень хочу еще раз снег увидеть.
– Знаешь, что, – вдруг загорелась после недолгого молчания Катя, – поставь задачу: выучить десять сонат к декабрю. А что? Времени сейчас все равно много.
– Да, много. – задумчиво проговорила Сонечка, повернув голову к распахнутому окну, в котором, разбрасываясь красками и птичьей разноголосицей, копошилось лето. И вдруг лицо ее омрачилось. – А может и слишком мало…
Но Катя не дала сестре договорить. Она спрыгнула с кресел и, шурша кисейными складками платья, подлетела к пианино.
– Ну что ты такое говоришь! Играй, только играй, пожалуйста!
Это ее успокаивало. В ней тут же загорались новые, никому еще не известные надежды. Никому – даже ей самой. И бледное лицо снова краснело, потому что она забывала в эти мгновения, сколько ей осталось… играть.
Вдруг где-то в соседней комнате что-то громыхнуло, и в гостиную влетел звонкий голос Фени, а потом и она сама, в мокром переднике, вся взъерошенная, как волк.