Летний климат Москвы безжалостен к горожанам. Целый день, Солнце средней полосы жарит асфальт, машины и дома, а по ночам это тепло передаётся воздуху и он аккуратно залетает с комарами в квартиры москвичей.
Поэтому горожане любят дачу, с Курского, Киевского и других вокзалов ежедневно отправляются в разные стороны потные электрички.
Благородно состарившийся асфальт обгорает под лучами желтоликого. Он не может пошевелиться и потихоньку разваливается. Его кожа вся в трещинах. Кое-где лежат осколки пивных бутылок и через трещины платформа посасывает тёплое пиво. Мерзость, но светлое все-таки получше.
Единственное место, где хорошо, это будка кассирши, там скамейки для пассажиров и чепчик, который прикрывает кожу от Солнца.
Под ним прячутся бродячие собаки, алкоголики и толстые тетки с сумками.
Время между электричками тянется очень долго.
Но вот из очередной электрички на него наступила одна сандаль, потом вторая.
Он посмотрел на него снизу вверх: сандали, чёрные носки, синяя рубашка с белыми полосками, образующие клетки и джинсы. Сверху залысина, а вокруг неё чёрные кудрявые волосы. И лицо дьяка.
Он поудобнее взял свои сумки и пошёл с платформы в сторону посёлка. Довольно быстро он скрылся из виду, а платформа осталась на своём месте.
Гера шёл на встречу с заказчиком. Они должны были увидеться в кафе «Шашлычный домик».
Летом они выносили столики на улицу вместе с зонтами, на которых были принты с рекламой пива.
В такую жару людей в кафе не было. Только один человек на улице.
Ооо, смотрите, кто пришёл! Это же Гера, здарова.
Привет.
С пластиковым стаканом с пивом и пластиковой тарелочкой с шашлыками в местном кафе Геру ждал мужчина с объёмным пузом, залысиной (прическа монаха).
Он был в джинсах, майке из-под которой торчали волоски и на руке у него были часы.
К ним подошёл официант, улыбнулся толстяку и покосился на Геру.
Ему чего-нибудь надо?
Нет-нет, он тут быстро, спасибо, Андрюша.
Толстяк с удовольствием хлебнул пива, проткнул шашлычину и закинул в рот. Потом отдельно всосал, с характерным звуком, немного кетчупа и все это объединил в своём объемном рту. И пока жевал, глаза и выражение лица становились все менее добрыми.