«Не поставил точку пули в своем конце…»
Не поставил точку пули в своем конце,
Не смог иль пуля не прошла…
Не Маяковский я!
И синь очей во мгле я не утратил,
Ведь нет очей, я слеп…
И не Есенин я!
Я – камень, мягкая земля,
Я – тень, невидима во мгле,
Я умер, я давно в себе погиб
И похоронен где-то там…
Уже зарос, сорняк меня прошиб.
Я умер.
От боли захлебнулся в грязь.
Опутан венами кривыми
Я, лежа на асфальте, подыхал…
Быть может, кто-то перепутал с урной
Не помню, слишком крепко спал.
Разбросан листьями и пылью
Я был один, и не было меня.
Я умер.
Словно серый человек в коробке
На мне лишь не было костюма.
Бесплотными губами сжался нерв
Глаза прикрыл в истоме безысходной
Такой же одинокий, мрачный
Она была… Она или душа… ушла?
2002 г.
В этот день восемь лет назад умер мой отец.
С утра ничего не происходило, обычная повседневщина.
Только иногда, в те мгновения, когда память просыпалась,
в груди вдруг начинало что-то покалывать.
Странно, я всегда помнил дату его смерти, но почему-то с наступлением сегодняшнего утра мне даже не сразу пришло это в голову.
В другие дни я часто вспоминаю отца
Просто так, без причины.
А тут еду на работу, вокруг люди и все атрибуты жизни.
И вдруг кто-то говорит мне шепотом:
«А ведь у тебя сегодня умер отец».
Потом я благополучно позабыл об этом,
вспоминая временами на протяжении всего своего живого дня.
Наконец сегодняшний день тоже умер.
В сумеречных муках родился вечер.
Я забился в очередную публичную нору,
где наливают алкоголь и жарят мясо.
Вокруг множество незнакомых людей,
я жду друзей и вспоминаю отца.
Через какое-то время, когда друзья придут,
я снова о нем позабуду,
как всегда,
как нужно.
Только изредка в моей груди что-то происходит не так.
2008 г.
Так же будут работать пивные ларьки,
Звучать радио и вертеться планеты,
Лишь никто не пожмет больше этой руки
Что дрожала когда-то, дымя сигаретой.
2008 г.
«Через рот тошнотою в похмельный синдром…»
Через рот тошнотою в похмельный синдром
Мои стихи, словно новорожденные дети,
Рвутся наружу, в абсурд, возвещая о том,
Что и так слишком много абортов на свете.
Я топлю их без устали – собачьих щенят
В алкогольно-сливных бочкАх, унитазах
Неокрепшие когти ломая, скулят
Не рожденные дети – мысли во фразах.
2008 г.
Жизнь?
Это смешно, друзья.
Я сижу в полупустом кабаке
с полупустой кружкой пива,
заливаю его в полупустой желудок,
да и сам я – полупустой.
Широкий экран вещает мне
дерьмовую музыку.
За окном – темная осень,
освещенная светом,
исходящим из окна,
за стеклом которого нахожусь я.
Осень.
Я смотрю на нее.
Ее мокрый асфальт – роскошное платье,
переливающееся отблесками луж.
Ее черное небо – волосы бесстыдно распущенных звезд.
Ее грязные монстры машин,
каменные кладбища домов,
странно-комичные фигуры прохожих – лицо под полупрозрачной вуалью.
Я один.
Со мной лишь прочитанные книги и
любовь? –
В топку.
2009 г.
Это мой собственный, дорогой сердцу ад.
Тихое отчаяние.
Прохладный кефир в похмелье,
клавиатура ноутбука, рождающая на свет слова
Любовь – в мусорном ведре
Вера кувыркается в постели с кем-то другим
Надежда смеется надо мной, а я смеюсь над ней
Она чертовски смешная, эта Надежда.
Надежда, что все станет лучше,
Надежда, что мне повезет,
Надежда, что я не помру раньше, чем меня кто-нибудь напечатает,