Читать Журнал «Юность» №02/2022

Шрифт

Интервал

Поэзия

Иван Купреянов

Поэт, продюсер. Член Союза писателей Москвы и Союза журналистов Москвы. Родился в подмосковном городе Жуковском в 1986 году. Окончил МГТУ имени Н. Э. Баумана с красным дипломом, там же пять лет преподавал теоретическую механику. Автор трех поэтических сборников: «Априори» (2010), «Перед грозой» (2014), «Стихотворения 2010-х» (2020) и детской книги стихов «Мяв, Тяф и Чай» (2020). Лауреат премии «За верность Слову и Отечеству» имени первого редактора «Литературной газеты» Антона Дельвига (2015), премии «Лицей» имени А. С. Пушкина (2021) в номинации «Поэзия».

* * *

Самолет пашет небо, по борозде

ты проводишь взглядом туда-сюда.

Кое-что о воздухе и воде,

и зачем рассыпана в нем вода.

У земли болтается на груди,

на цепочке рельсовой, тепловоз.

Погуди, пожалуйста, погуди,

из другого времени – и до слез.

На таком морозе и пыль чиста,

порошковый свет, порошковый лед.

У души младенческой нет хвоста,

отрастет за жизнь, отрастет.

* * *

Длится июнь сероглазый прекрасным летом

года живых – и нескоро до года мертвых.

Не угадать, что останется монолитом —

что унесет постепенно водой и ветром.

Лица смешаются с практикой преддипломной,

а имена и фамилии не поладят.

Можно забыть людей, а погоду помнить,

чтобы потом из нее проступали люди.

Город во мне срастается стоязыкий

из голосов любви, голосов досады.

Шины машин производят такие звуки,

словно в стакане бранятся вода и сода.

Вот бесконечный мост, бестолковый зонтик,

все расплывается, нужен восстановитель.

Там, где, по сути, точно должна быть кто-то,

только вода и ветер, вода и ветер.

Не исчезай или вместе со мной исчезни.

Я загадал желание на ресничке.

Вечный июнь отражается в круге жизни,

вечно бранится дождь со стоглазой речкой.

* * *

Влез Незнайка в ракету – и двигатели заревели,

задрожали конструкции, затрепетал солончак.

Каждой краской последней в своем нарисованном теле

все мытарства подъема прочувствовал бедный смельчак.

Так ужасно саднило лицо коротышки простое,

что читатели-дети смотреть на него не могли.

А потом, в невесомости, кверху тормашками стоя,

он циклоны считал на сжимавшемся диске Земли.

В девяносто восьмом я впервые попробовал водку,

мне двенадцать исполнилось. Даже не водку – первач.

Благородный букет, ощутимая хлебная нотка…

Я блевал, как бетономешалка, хоть смейся – хоть плачь.

Я не плакал давно. Неприлично давно для поэта,

потерявшего мать. Это значит, завяз во злобе́.

В невесомости, в первой любви, и, наверное, в этом

человек поневоле становится равным себе.

Ну и что же Незнайка? Летит на Луну на ракете.

Не один, как я помню, – с невидимым другом вдвоем.

Как немного любовей дано… К сожалению, эти

все любви любовно подсчитаны в сердце моем.

* * *

Там, где мы замшелый шифер жгли,

нет огня – бетонный дым застывший.

По цене коммерческой земли

наше детство продано, не выше.

Некультурный был-то, в общем, слой.

«Лысый-лысый-слышь-иди-пописай».

Вырастает комплекс нежилой,

там, где был пустырь неживописный.

В подмосковном летном городке

носят пламя новые мальчишки,

поголовье спичек в коробке

превращая в шевелюру вспышки.

* * *

Как старый фон для нового сюжета —

плешивый шарм расснеженной земли.

В эпохе той, которая не эта, —

мы в ней сошлись, как в небе журавли.

Душа Москвы, пружина Приарбатья,