Когда я был совсем маленьким, мне запрещалось трогать альбомы, лежавшие в большой гостиной.
В шесть лет меня к ним допустили; скоро они открыли свои секреты, но тем не менее не потеряли в моих глазах своего престижа. Их содержимое, теперь хорошо знакомое мне на ощупь и на вид, оставалось полным магии. Я так мечтал об этих альбомах, прежде чем открыть их, что, перелистывая их страницы позднее, всегда находил между строк следы моих давних мечтаний. Даже сегодня, когда они представляют едва ли не все, что осталось от прошлого, более счастливого для меня, нежели настоящее, раскрывая их вновь, я не могу сдержать, пускай ребяческую, дрожь предвкушения.
Меня восхищал сам их вид. Лежавшие в большой гостиной альбомы были огромны. Они казались еще толще из-за своих роскошных переплетов, сделанных из кожи, гладкой или с узорами и как-то удивительно благоухающей, а на них извивались диковинные звери и драконы в японском стиле, представлявшие собой позолоченные или бронзовые аппликации.
Эти тома всегда лежали на столе в главной гостиной, где бы ни находилась моя семья – в губернаторском дворце или в нашей квартире в Петербурге. Даже в поездках в деревню, а позднее в наших скитаниях они устанавливали связь между нашими жилищами. Моя сестра во время бегства из советской России смогла взять их с собой.
Содержимое этих альбомов, количество которых с годами увеличивалось, представляло собой историю моей семьи. Газетные вырезки, письма, телеграммы, фотографии, официальные документы (грамоты, указы), вплоть до меню званых ужинов. Все эти документы фиксировали наиболее памятные моменты из жизни моих родителей, в первую очередь из военной карьеры отца.
В тот момент, когда альбомы впервые были открыты для меня, его карьера уже далеко продвинулась, ибо к моменту моего рождения отцу, который женился поздно, было под шестьдесят[1].
Его имя прогремело в России в 1877 году благодаря подвигу, точный рассказ о котором я нашел в хранившейся в одном из альбомов газетной вырезке.
Произошло это во время Русско-турецкой войны; чтобы понять значение этого эпизода, необходимо дать представление о той эпохе, когда средства ведения войны, как материальные, так и тактические, сильно отличались от тех, какими они стали пятьдесят лет спустя. Вспомним, что дальнобойных орудий не существовало, пулеметы стреляли лишь на короткую дистанцию, а подводных лодок еще не было.
Мой отец был в то время капитан-лейтенантом. После начала военных действий его перевели на Дунай. В задачу русского флота входила установка мин на всем течении реки, чтобы не позволить противнику использовать ее как средство сообщения.
Неожиданно он узнал, что турецкий корабль вошел в устье, а на помощь ему движутся другие корабли. Таким образом, они могли закрыть русскому флоту выход в Черное море. Какой бы простой ни показалась эта ситуация нам сегодня, она тем не менее была для русской флотилии критической, даже трагической. Среди команд начала распространяться паника. Был день, в светлое время суток атаковать турок внезапно было невозможно. Тогда мой отец с полным хладнокровием задумал дерзкий план, которым поделился со своими товарищами, офицерами Шестаковым и Дубасовым, согласившимися рискнуть вместе с ним. Отец получил разрешение командующего, и трое офицеров взяли самый быстроходный паровой катер из имеющихся, который, впрочем, не был предназначен для ведения на нем боев.