В полдень, когда город Шлезвиг уже совершенно кипел жизнью – от грязного порта до промозглых окраин – господин Крафт, обыкновенно, только просыпался.
Сначала он без удовольствия размежевал веки, чтобы столь же нехотя уставиться в потолок. Некоторое время господин Крафт сопел и хмурился, припоминая, много ли работы предстоит ему на сегодня, а потом садился в постели и, наконец, вставал. Зевая и почёсываясь, проходил он на кухню, где проверял чайник с водой, согретый кухаркой ещё утром, но к настоящему моменту остывший как раз настолько, что можно было умываться. Правда, чтобы попить чаю, воду всё-таки приходилось греть самому, и господин Крафт ставил на плиту закоптелую латунную кружку и раздувал в печке огонь на нескольких щепках, а заодно и закуривал.
Завтрак свой он совмещал с началом работы. Будучи (пора бы уже упомянуть об этом) портным, господин Крафт усаживался кроить ли, смётывать ли, или же шить (либо, напротив, отпарывать что-то), водрузив на рабочий стол подле обрезков ткани и коробочки с нитками горку сухарей, мисочку грошового варенья из шиповника и ту самую чёрную от сажи чашку чая. При этом в зубах у него была трубка, которую он более не оставлял до самой поры сна.
У него никогда не случалось чересчур много работы – отчасти из-за следов вина и варенья на его изделиях и их прокуренности, но главным образом – из-за равнодушия к заказам. Впрочем, если даже дел выпадало чуть больше обычного, выполнялось всё в тот же срок, что и всегда. В такие дни господин Крафт просто-напросто кроил и шил наспех, но неизменно заканчивал трудиться в седьмом часу вечера: то есть, именно в то время, когда вынужден прекращать своё ремесло всякий экономящий на свечах человек.
Отложив напёрсток и иглу, господин Крафт надевал сюртук, треуголку, менял стоптанные домашние туфли на башмаки той же ветхости, и – наконец – цеплял на бедро всем в городе известную шпажонку.
Неизменный маршрут господина Крафта пролегал к трактиру «Золотая шпрота», где он заказывал бутылку тминной водки, кружку горького северного пива и, в зависимости от наличия денег, что-нибудь из еды. Случалось, что карманы его оказывались совсем пусты, тогда трактирщик Теодор выставлял господину Крафту в долг, которого, впрочем, никогда не спрашивал. Дело в том, что, во-первых, наш портной расплачивался без напоминания, как только обзаводился средствами, а во-вторых, чувствуя себя обязанным перед трактирщиком, он в такие дни изменял своей обычной манере одиноко пить в углу, перелистывая томик Себастьяна Бранта, и становился словоохотлив, принимался рассказывать истории, какие слышал, или даже какие приключались с ним самим в прежней жизни, до того, как волею жестокого случая господин Крафт очутился в Шлезвиге в качестве портного. Рассказчиком он был выразительным, но сбивчивым и часто повторялся, так что завсегдатаи «Золотой шпроты» с ворчанием отодвигались подальше, едва только он начинал повесть. Однако посетители из числа приезжих, в коих трактир никогда не испытывал недостатка, слушали господина Крафта с интересом – чтобы в свой черёд, в каком-нибудь заморском портовом кабачке пересказать услышанное ради смеха или изумления случайных собутыльников.