Читать Возвращение Орла

Сон в руку – зачатье – десант

Начало всегда есть тайна.

А. Зиновьев

И вот два года тому назад начались в квартире необъяснимые происшествия: из этой квартиры люди начали бесследно исчезать».

М. Булгаков «Мастер и Маргарита»

Пятница. Тринадцатое. Май. Что называется – три в одном. Может ли быть что-нибудь хорошее в таком денёчке?

Дурное настроение у главного бухгалтера дединовского совхоза «Ока» Ивана Прокоповича Сутейкина началось ещё в последнем утреннем сне – небывалый паводок (это в середине-то мая?), опять смыло паром, на поля с Оки зашли щуки, судаки и стали пожирать только что высаженную капустную рассаду. Он плавал полями на дырявом челне и глушил судаков веслом, гонял по грядкам обнаглевших щурят, но те уворачивались и пожирали, пожирали будущую капусту. Бог бы с ней, с капустой, не его это, по большому счёту, забота – что он, агроном или бригадир? – но, когда он всё-таки ухватил одного за жабры и вытащил у того из пасти капустный росток, тот оказался свернутым в маленький кулёчек трояком. Иван Прохорович свесился через борт тонущего челна и рассмотрел под метровой глубиной ровно рассаженные трёшницы, быстро исчезающие в зубастых мордах. А это уже его печаль! Мало того, что деньги зарыты в землю, так они ещё залиты водой и неучтённо пожираются хищниками! Денежки, денежки…

«А ведь щуки траву не едят, ладно бы заплыли сазаны, караси на худой конец, – расстроенный, рассуждал он во сне, – так ведь это и не трава была, а деньги; а деньги хищникам только дай, оттого-то щуки и зелёные, в разводах, как в водяных знаках… конечно, конечно, у щуки не шкура, а купюра, чисто трёшница, да и у судака, только у того какая-то не советская, хоть и зелёная, да больно бледная, не яркая, как будто несвежая, труповатая… недаром тухнет быстро. Может быть и директора заглотил какой-нибудь речной охотник? Левиафан, сом-убийца? А-а! – поразился во сне открытию Прокопыч, – наверное, и парторга он в прошлом году утащил, и старого директора, а если так, то вот все загадки и разгаданы: Ока-матушка специально выродила монстра, и он теперь регулярно – уже три года! – подъедает всех новоявленных зачудившим русским духом начальников. И огромный же должен быть сомяра, живот-то у директора на пять вёдер… как бы он сам сома не сожрал».

С этой несуразной полумыслью-полусном – кого больше жалко, сомяру или директора – и пришло окончательное пробуждение.

Сон был в руку. С утра выплачивали зарплату отъезжающим москвичам – по ведомости на сорок семь человек девятьсот шесть рублей, три с лишним пачки трёхрублёвок – вот они, трёшки! Ограбили совхоз. За что им платить? До двух позагорают и к магазину. А своим теперь в июне. Директору только б отчитаться за командировочных. Хотел было с ним поскандалить – москвичам за одно безделье два раза платят, и в Москве по полной, и ещё тут, а своим… – да тот со вчерашнего обеда как в воду канул: и вечерняя оперативка, и зарплата, и ещё сто дел – нету директора. Позавчера из последних дотационных (говорят, отменяют дотации, всё, крутитесь сами…) перевели их в какое-то МэПэ «Трилобит» – откуда в МэПэ «Трилобит» запчасти к «Кировцам»? – а вслед за деньгами двинул и директор. Нет! Совхоз ему по боку, главное – райком по мелочам не дразнить, намылился. А может он и не за денежками вслед? Может, что-то знает или чует… Чует! Иван Прохорович тоже чуял, пред-чуял, но все его пред-чуянья, в силу профессиональной зашоренности, сводились к деньгам, дебетам-кредитам, лимитам остатка кассы, всякую мелочь какой-то головной арифмометр пересчитывал в рубли, точнее в их недостачу. Не в жадности было дело – чего жалеть не своё, а в порядке. Деньги в его воображении должны были точно соответствовать некоему их, денег, собственному духу, правильное количество которого иначе, как дензнаками, не выразишь. Не тоннами, километрами, трудоднями – эти т.н. «показатели» к деньгам имели отношение опосредованное, то есть могли соответствовать не точно, а вот качество их, наполненность пользой и ещё какое-то неуловимое и невыразимое словами свойство – точно. Вот выданные до обеда девятьсот шесть рублей сорока семи залётным работникам в его головной бухгалтерии не соответствовали. Особенно не соответствовала последняя, едва початая. Тоже горестная причуда – за початую или просто неполную пачку денег он переживал, как за ущербного человека, хуже – как за семью, потерявшую единокровного, лишившуюся целостности, а с ней вместе и покровительства денежного бога. Никому не признавался (хотя, конечно, бухгалтерские женщины эту мистическую способность своего шефа знали), но он мог бы выступать в цирке с неповторимым номером: из двух одинаковых пачек он стопроцентно определял неполную, и даже насколько неполную – без одной, без двух, без трёх купюр (не больше). Неполная пачка лежала именно горестно, она как бы не была уже сама собой, а ещё более горестно вился вокруг неё фантом недостающей денежки-сироты, вот её-то тоску и сиротский страх Прокопыч, сам сирота, видел особенно ясно. И откуда это у него?.. Даже банальная фраза о том, что копейка рубль бережёт, была полна для него совсем иным смыслом, не количественным, банальным – ну, нет копейки без рубля! – а почти мистическим, где копейка, малая часть этого целого во столько же раз важнее целого, во сколько целое больше этой малой копейки. Она, копейка, не просто дополняет его до целого, а именно бережёт эту целостность, превращает его из бумажки или железки в один из образов самог