Слава!.. «Слава»…
Нет, это слово меня со стороны не раззадоривает и во мне ничуть не зудит.
Тем более и не терпится с этим в себе уладить.
Слава… Как будто она есть где-то и сама по себе…
Музыка славы! – Да. Власть её слышу. И оглядываясь вокруг, вижу: все, все участвуют в некоем танце под эту Музыку.
Уровень и громкость славы разная, потому само слово это пишу с маленькой буквы. Но звучание смысла этого слова, напев и мелодия, которое и делает звуки его складными и значимыми, – это, Музыка, слово невольно вот пишется с буквы с большой.
Не сама слава – мало ведь кто понимает суть и цену поприща, на котором она возделана (зачастую и сами-то славные)!.. – но именно Музыка её дирижирует… вскинутыми головами, горящими глазами, поднятой рукой или хоть единым указательным пальцем, ну и, конечно, ударами ладони о ладонь… Только и отличия в танцорах – разные фигуры: все смотрят на одного, а тот один смотрит на себя глазами смотрящих на него.
А я, если случается, просто стою или брожу среди танцующих…
Мне понятна и вся гармония той Музыки, и каждое па танцоров, но… Всё-таки я – смущённый и даже слегка испуганный – вне той, их, реальности.
Молчу-то я в такие моменты молчу, но, кто бы знал, – о прошедшем и о будущем!..
(Есть же у ораторов такая повадка: пауза умолчания…)
Русланову я под руку возводил на сцену – и молился… А молился лишь об одном: как бы не наступить на этот длиннющий подол!..
Был летний солнечный праздник, неважно какой, официальный. Я, молодой солдат, в «парадке», оказался в оцеплении на стадионе… Посередине была сцена высокая, неприхотливый деревянный помост, куда вела крутая, без перил, лестница – у которой я буквально и нёс службу. Вокруг всё гудело и шевелилось.
Все выступавшие, очень популярные артисты и певцы, – я смотрел на них, будто сию минуту нахожусь в кинозале, притом вплотную с экраном, – забегали на эту высокую, в человеческий рост, площадку шустро, охотно… и, прочитав или спев – в знакомых костюмах знакомые сцены и номера… на такой-то жаре, – так же быстро сбегали с неё вниз, вытирали носовыми платками лица…
Но вот к лестнице подплыла Русланова. И непроизвольно – даже несколько, говорю, покровительственно – я взял её под руку. Она ступила на ступеньку, на другую… Я должен был так же рядом ступать… Тут-то и стал я мыслить: лишь бы мне… своим казённым солдатским чёрным ботинком… не наступить на этот подол – ничего не видел, кроме этого подола!..
А потом, снизу вверх, смотрел смирно на неё… ну и, понятно, ждал…
Она была во всём тёмно-цветастом, старушечьем, – как я, родом деревенский, и привык видеть таких старых-старых.
Полная, тяжёлая; но на сцене, с первого проигрыша гармони, сделалась поворотливой, размашистой. Спела немного, но уж – и «Валенки».
…Разумелось само собою: где-то вокруг, на отдалении, рукоплещет и радуется весь стадион, весь, пожалуй, тот, где я служил, город… да и родители мои, хоть вдалеке, вся Родина моя… её-то!.. такую-то!.. любят и славят – а я просто за руку мягкую, возле локтя, держал, просто следил за каждой ступенькой лестницы… и ощущал, что в эти мгновения пребываю в настроении, в состоянии, которое, если одним словом, – рядом, близко к той сказочной связи, но – рядом.