Читать Хазарянка
Музе моей Нине
…В самом искреннем удовлетворении собой, а отчасти и упоении, Молчан возвращался с медовой ярмарки – первой из трех ежегодных в Земле вятичей. Главная из них приходилась на третий месяц лета – в день, еже пчелы прекращали переносить медовый взяток с цветов. А завершался лишь первый.
Должно заметить, что у нашего героя были все основания для мысленного самолюбования: от выведывания у Добролюба, помогавшего торговать медом своему старшему брату – бортнику изрядного умения, он получил намного боле, нежели надеялся.
Ведь столь поведал ему сей, чья повозка первой подъехала к ограбленному обозу с мертвяками по обе стороны – из оборонявшихся и нападавших, что можно было сразу же объявлять в розыск и лиходея Шестака, и начальствующего над тем.
Тем паче, приметы Жихоря, прозываемого и Берсенем, а вечор выяснилось: и Гамаюном, были Молчану ведомы, едва ль ни наизусть.
Что располагал он прежде? Тем, что без утайки доложил на допросе донельзя струхнувший покойный Цукан – со ссылкой на Балована, земляка брата-шесть и брата-осьмь, из разговора того с Осьмым, а и сей – уж мертвяк.
Совокупно, выходило изрядно!
Лиходей Шестак носит на челе обширный шрам. Владеет личной собственностью: кузней с тремя мастерами и справным домом – с баней и малой конюшней. Держит место в торговом ряду, где продают гусей и уток, а стало быть, скорее всего, разводит их. Увлекается шалавами – бывает, что и по трое возит их на своей двуконной повозке, на радость городищенским обывателям особливо предпочитая Желану и Зорицу. Катает гулявых и на своей лодке,
Строго бая, с подобным набором сведений можно было вполне обойтись и без сведений от Борзяты, посланного на брега Клязьмы для розыска родичей Шестака и брата того Осьмого. Заодно и выведать его нонешнее прозвание. Ведь не было сомнений в том, что сей убивец в прошлом переменил и имя! Однако в многоходовой комбинации, задуманной нашим героем, было решительно невозможно обойтись от Борзяты! – равно и дойти до Твердилы.
Был и еще повод возрадоваться: означенный шрам приключился от раны, нанесенной Шестаку при том налете у волока на Ламе, и место его не оставляло отныне секрета. «Непременно пригодится сие!» – прикинул Молчан. И не ошибся он…
Ибо поведал Добролюб: услышав стон из придорожных кустов, приблизившись и увидев раненого, он и товарищ его подумали, что сей – из пострадавших обозных. А сразу и выяснилось: издыхает один из злодеев. Пред кончиной своей он пребывал в озлоблении на собратьев по разбойному промыслу, а именно: на главаря, прозванием, помнится, Гамаюн и его пособника, прозванием…
Тут затруднился Добролюб, лишь то поведав, что позабытое им прозвание напоминало некое число. «Не Шестак ли?» – резво вопросил-подсказал Молчан.
И оказалось: пособник и точно прозывался Шестаком, а до оного налета издыхавший полагал его своим другом. Даже успел перевязать свежую рану на челе того, а дале – сам рухнул от дубины одного из обозных. А не дождался он подмоги! Понеже, едва в себя пришел, увидел над собой того Шестака с кистенем, высказавшего: «Не серчай, а приказано мне Гамаюном. Не могу ослушаться!». Вслед, став для удобства на колено, хватил его кистенем…
Тут Молчан прервал вспоминания об исповедальных признаниях отходившего, воспроизведенных Добролюбом, ведь окончательно утвердился он: по возвращении будет чем поторговаться с Твердилой, начальствующим над внутренним сыском Земли вятичей!