⇚ На страницу книги

Читать Чернила в бокале. Драматическая повесть

Шрифт
Интервал

Памяти писавших


Я пишу – вижу…

И вижу, и слышу, и всё-всё ощущаю – уж что есть, то есть.

Лишь бы – реальность, по мне, самую конечную.

Разве что не вижу, как сам я… сижу вот и пишу!..

Что, что?!..

Лишь подумал – и стыдно.

Но… почему стыдно, почему?..

Говорить – да, об этом случается. При общении-то… О том, как у меня с бумагой и ручкой-то… И слушать, и читать, и повторять чужое об этом доводится. Отчего бы и нет иногда?.. То есть я о собственно писательстве всегда – только устно, устно.

Но чтобы писать… о том, как я пишу!.. Почему-то кажется нетактичным… и ещё каким-то «не»… Как – и о миге бы зачатия меня самого!.. Даже страшновато.

Однако… Мне ведь вздумалось сейчас написать всего лишь… про свою руку и про свою авторучку!

Недаром и сделалось так неуютно…

Действительно: тогда уж тут – только одни языки да одно общение.

И – опять же… Значит, это всё хоть как-то меня волнует!..

…Вот, вот!..

Сейчас пишу… Какое-то новое своеволие в руке!.. Вижу…

Сцена…

Сцена?!..

Сцена. Какие – в театре.

Каково тебе?..

Ну… прежде всего: я не боюсь!

Вижу так вижу – и скажу себе обычное: на этот раз!

Значит, нужна – при данном настрое житейском – она, сцена…

И – придётся смотреть.

Что ж, сцена, даже просто одна пустая сцена, как я понимаю, уже – говорит: а именно, что она – открыта, открыта!.. Что она сама по себе суть разоблачение.

Герои, тем более, будут, некуда теперь деваться, причастны к этому самому – к моему деятельному виденью: к писательству…

И – да, да: если хоть в какой-то мере к этому причастны – только и будут болтать!..

…Я же сию минуту – в моём взыскующем наваждении! – уже не вижу и почти не ощущаю – именно того: как вот я сейчас сижу… как шевелю рукой…

…Сцена.

Обыкновенная, по всему, комната в обыкновенной, стало быть, квартире… Стол, стулья, диван… Два окна?.. Нет – одно…

Здесь – уж не чувствуется ли озабоченность о возможном… режиссёре?!..

Но он, как всегда у меня, уже есть: режиссёр – произвол правды.

Я, бывает, пишу на колене – а замечаю написанное… когда через неделю листаю записную книжку.

Двери… Дверей – три.

Необычно! – И всё же…

Теперь – обитатели…

Та-ак… Кабинет писательский непременный… Есть ли он где-то тут?.. Вернее всего… справа…

А дверь-то – и от-кры-вается!..

Жуть!..

Вожделённая жуть…


Прозаик Николай Васильев!..

(Значит – так оно и есть!.. И таковы даже его имя и фамилия…)

Он выходит в распущенной рубашке и в домашних тапках… с всклокоченными волосами…

(Да уж вижу!)

Ему, по внешности (или как?), лет сорок…

Николай (почему-то всё-таки именно – Николай):

–– Я!..

(Подчеркнул, кстати, сейчас имя в рукописи – раз герой столь своеволен и… и раз он сам голос подал…

Кстати: для удобства – ведь мне же потом и текст править! – намечу: подчеркивать буду имена, когда герои явятся на это место, так сказать, действия впервые и когда они будут что-нибудь… ну, изрекать… Если – появятся… если – будут…)

Николай – он двигается вяло, настороженно… у него то ли забытая щетина, то ли хилая бородка… он несёт бутылку водки за горлышко… (вот как!) обращается – в пространство:

–– Я напишу роман! Он будет начинаться так: «Уж извините, я – талантливо. Современный сей роман. Ну и, конечно, о любви. О чём же и писать? Хотя – и современный…»

(Вот чьи слова?.. чей характер?..