В полупустом зале ожидания пригородного железнодорожного вокзала на деревянной скамье с покатой спинкой поздним вечером тихо о чём-то разговаривали две женщины средних лет.
Вот-вот должна была подойти пригородная электричка. Одна из женщин, взглянув на часы, поторопила товарку:
– Вставай! Пора на перрон выходить. А то будем бежать за паровозом, как в прошлый раз!
Женщины, подхватив тяжелые сумки, направились к выходу из зала ожидания.
– Эй, бабоньки, свёрток забыли! – молоденький сержант милиции, совершая ежевечерний обход подведомственной территории, каковой являлось здание железнодорожного вокзала и прилегающие к нему пути, догнал спешащих женщин и ткнул пальцем в одну из скамеек.
– Отстань, Мишка, – отмахнулась от внимательного милиционера одна из женщин, – вон уже гудит электричка! Опоздаем – будешь на бобике нас в город везти!
Сержант был её соседом. Жил с матерью вверх по улице через два дома, а потому особых расшаркиваний ему не полагалось.
– Баб Нюр, ты, что ли, – заулыбался милиционер, – не признал в темноте.
– А нечего на лампочках экономить! – огрызнулась баба Нюра.
– Ага, – согласился милиционер, – темновато будет. Вот вы свой свёрток не углядели.
– Да не наш это! – замахала руками вторая женщина.
– Не ваш? А чей же? – милиционер подошел уже вплотную. – Может, видели, кто забыл?
– Не видели! – баба Нюра завертела головой, словно тот, кто оставил свёрток мог спрятаться в углу вокзала. – Ни свёртка, ни того, кто подкинул! – поперла пышной грудью на сержанта, загородившего узкий проход. – Отойди в сторону, ирод окаянный, дай пройти!
Милиционер покраснел. Его никто не имеет права называть иродом! Особенно, при исполнении!
– Вы задержаны, гражданочки! – Мишка набычился, и баба Нюра поняла, что погорячилась, обозвав его иродом. – Будете свидетелями. Пока, – добавил сержант, – сейчас вместе посмотрим, что за свёрток, что в нём. Опись составим, как положено. Возьмём с вас показания, и, если вы ни в чем не виноваты, отпустим.
Милиционер нерушимо стоял, заложив руки за спину, как памятник у сельсовета. Увидев в щель между его телом и дверью отходящую от перрона электричку, баба Нюра со злость плюнула на грязный пол, грохнула себе под ноги сумки, в которых что-то подозрительно зазвенело:
– Где ж ты взялся на наши головы! – махнула рукой, словно смирившись с неизбежным. – Пошли, что ль! – и зашагала к скамейке, на которой все так же белел забытый кем-то свёрток.
Женщины и милиционер замерли. Прислушались. Из свёртка доносилось подозрительное попискивание.
При ближайшем рассмотрении, свёрток оказался белым марселевым одеяльцем, перевязанным широкой бледно-розовой лентой.
– Батюшки-святы! Да это, никак, ребятёнок! – баба Нюра схватилсь руками за пухлое лицо. Посмотрела на милиционера. Потом на попутчицу:
– И чего теперь делать будем?!
– Так это, – почесал лоб сержант, – распеленать бы надо.
– Вот ты нашел, тебе и распелёнывать! – ехидно обрисовала предстоящую процедуру баба Нюра, – а наше дело телячье.
– Ладно тебе, Нюрка, – вторая женщина, не принимавшая до этого времени участия в перепалке, решила взять инициативу в свои руки, – не видишь, что ль, пацан он еще! Куда ему с детьми управляться?!