Шел пятый час, и золотой осенний день уже клонился к вечеру. Сандра, кухарка, поглядела из окна в сторону озера и отошла, поджав губы, – с полудня она проделывала это, должно быть, раз двадцать. На этот раз, отходя от окна, она в рассеянности развязала и вновь завязала на себе фартук, пытаясь затянуть его потуже, насколько позволяла ее необъятная талия. Приведя в порядок свое форменное одеяние, она вернулась к кухонному столу и уселась напротив миссис Снелл. Миссис Снелл уже покончила с уборкой и глажкой и, как обычно перед уходом, пила чай. Миссис Снелл была в шляпе. Это оригинальное сооружение из черного фетра она не снимала не только все минувшее лето, но три лета подряд – в любую жару, при любых обстоятельствах, склоняясь над бесчисленными гладильными досками и орудуя бесчисленными пылесосами. Ярлык фирмы «Карнеги» еще держался на подкладке – поблекший, но, смело можно сказать, непобежденный.
– Больно надо мне из-за этого расстраиваться, – наверно, уже в пятый или шестой раз объявила Сандра не столько миссис Снелл, сколько самой себе. – Так уж я решила. Не стану я расстраиваться!
– И правильно, – сказала миссис Снелл. – Я бы тоже не стала. Нипочем не стала бы. Передайте-ка мне мою сумку, голубушка.
Кожаная сумка, до невозможности потертая, но с ярлыком внутри не менее внушительным, чем на подкладке шляпы, лежала на буфете. Сандра дотянулась до нее, не вставая. Подала сумку через стол владелице, та открыла ее, достала пачку ментоловых сигарет и картонку спичек «Сторк-клуб». Закурила, потом поднесла к губам чашку, но сейчас же снова поставила ее на блюдце.
– Да что это мой чай никак не остынет, я из-за него автобус пропущу. – Она поглядела на Сандру, которая мрачно уставилась на сверкающую шеренгу кастрюль у стены. – Бросьте вы расстраиваться! – приказала миссис Снелл. – Что толку расстраиваться? Или он ей скажет, или не скажет. И все тут. А что толку расстраиваться?
– Я и не расстраиваюсь, – ответила Сандра. – Даже и не думаю. Просто от этого ребенка с ума сойти можно, так и шныряет по всему дому. Да всё тишком, его и не услышишь. Вот только на днях я лущила бобы – и чуть не наступила ему на руку. Он сидел вон тут, под столом.
– Ну и что? Не стала бы я расстраиваться.
– То есть словечка сказать нельзя, все на него оглядывайся, – пожаловалась Сандра. – С ума сойти.
– Не могу я пить кипяток, – сказала миссис Снелл. – Да, прямо ужас что такое. Когда словечка нельзя сказать, и вообще.
– С ума сойти! Верно вам говорю. Прямо с ума он меня сводит. – Сандра смахнула с колен воображаемые крошки и сердито фыркнула: – В четыре-то года!
– И ведь хорошенький мальчонка, – сказала миссис Снелл. – Глазищи карие, и вообще.
Сандра снова фыркнула:
– Нос-то у него будет отцовский. – Она взяла свою чашку и стала пить, ничуть не обжигаясь. – Уж и не знаю, чего это они вздумали торчать тут весь октябрь, – проворчала она и отставила чашку. – Никто из них больше и к воде-то не подходит, верно вам говорю. Сама не купается, сам не купается, и мальчонка не купается. Никто теперь не купается. И даже на своей дурацкой лодке они больше не плавают. Только деньги задаром потратили.
– И как вы пьете такой кипяток? Я со своей чашкой никак не управлюсь.