…И вдруг в тишине раздался громкий храп…
Несколько минут до этого император Нерон стоял во внутреннем помещении театра, взволнованный, утирал влажное лицо рукавом девичьей туники. А едва он надевал маску юной девушки, как вновь снимал её и торопливым жестом руки смахивал со лба обильный пот. Император задыхался от волнения. Он вздрогнул крупным телом, когда мимо него на сцену скользнул актёр Грек Пирр, семнадцатилетний никому неизвестный юнец, который, тем не менее, нравился публике своей красотой, голосом, порывистыми движениями рук. А если он пел, то люди переставали чавкать и глядели на него. Едва Грек умолкал, зрители без приказа разражались бурными аплодисментами и настойчиво требовали повторить. Впрочем, такими же аплодисментами и криками они награждали и Нерона. Тем более что на первых четырнадцати рядах сидели «августинцы» – триста юношей всаднического достоинства. Треть из них были вольноотпущенники Нерона, то есть бывшие рабы.
Префект претория Софоний Тегеллин стоял сбоку от всадников, следя за сценой и за людьми, чтобы в нужный момент дать «августинцам» условный сигнал. И тогда раздавались или греческое гудение носами, которое очень нравилось императору, или мерные плески ладонями, или слитный, шумный выдох: «О!» или смех, или клакёры подавались телами вперёд, протягивая руки в сторону императора, изображая лицами горе. Перед всадниками в орхестре сидели сенаторы из страха своим отсутствием в театре возбудить подозрение Нерона. Среди сенаторов занимали места и полководцы, известные каждому гражданину империи своими блестящими победами в далёких провинциях. Нерон не верил им и постоянно держал их около себя. И они вынуждены были гудеть носами и делать всё прочее по команде любимца императора и соучастника его дневных и ночных оргий префекта Тегеллина. Что до толпы пролетариев, то им было всё равно, что происходило на сцене, лишь бы было на что смотреть. Они с рассвета до заката солнца сидели на трибунах и укладывались спать на лавках, чтобы утром вновь смотреть на сцену.
Вольноотпущенники наперебой успокаивали Нерона, а он бормотал, порой со стоном:
– Нужно сделать так, чтобы Грек на выходе со сцены запнулся на потеху толпе.
– Будет сделано, патрон.
– Всем молчать! Я могу забыть слова. Дайте мне копьё.
Руки императора тряслась, когда он взял золочёное копьё и поправил висевшую на плече кифару. Пьесу «Гибель Трои» он сам сочинил. И так как Нерону страстно хотелось сыграть роль девушки на сцене, то он, разумеется, вспомнив, что мать Ахиллеса с первых лет его жизни внушила мальчику, что он девочка Гекуба, ввёл в пьесу сон Ахиллеса. Однако этот сон с помощью чар увидел халдей Трои и решил погубить Ахиллеса, войти в его сновидение с воинами Приама. И вот они на сцене замыслили гибель Героя.
Маска закрывала только верхнюю часть лица Нерона, чтобы губы его были открытыми для страстных речей и, не менее, страстного пения. Император не решился сбрить рыжую бороду или загримировать её, уверенный, что своим искусством он мог заставить зрителей забыть, что на лице девушки Гекубы рыжая борода.