Читать Последний рассвет Тарайи

Туда, где ждёт рассвет востока

Где усыпальницу мне приготовила природа

Где настоящее начало моего исхода

Где отчий дом – мой Путь

Моя последняя дорога.

1969 год. Сентябрь

Кемеровская область. Окрестности села Ржавчик.

– Саныч, Саныч! – запыхавшийся мужичок с измазанным сажей лицом буквально вышиб дверь вагончика, почти кубарем вкатившись внутрь.

– Саныч, там это…! – бедолага хватал ртом воздух, как рыба, пытаясь связать сбивчивую речь в нормальное предложение, – Уфф… там баба! – развел он руками в стороны, выпятив живот, будто показывая размер улова на рыбалке.

– Черноусов, ты опять пьяный?! – вскочил из-за небольшого стола бригадир участка угольного разреза. – Уволю к чёртовой матери! Какая баба, совсем с катушек съехал!? – ударил ладонью по столу Саныч.

– Да баба в пласте, Саныч, вот те крест! – окинул он себя неуклюжим знамением, – Взаправдашняя девка, етить её в коромысло! – скинул Черноусов с головы каску, трясущимися руками схватил со стола графин с водой и жадно отхлебнул. – После подрыва порода вскрылась – пласт метров двадцать, а у самого основания баба! – с выпученными глазами тараторил рабочий, – В гробу, как живая! – выдохнул он наконец-то, утерев испарину со лба, размазав сажу.

– Пошли, показывай! – скомандовал бригадир и выскочил из вагончика, подхватив с вешалки куртку.

У основания среза породы столпились около десятка рабочих.

– Ну-ка, расступись! – выкрикнул бригадир.

– Саныч, погляди, какую диковину чуть не бахнули, – махнул один из подрывников в сторону ниши, образовавшейся после обвала.

В углублении, диаметром около трёх метров, среди бархатно черного угля, на гладко шлифованной плите, стоял самый настоящий саркофаг из белого мрамора. Крышка с него была уже сброшена и лежала рядом. Бригадир медленно, с опаской, оглядываясь по сторонам, подошел ближе. На лбу выступила испарина. Саныч сделал еще шаг и вытянул шею, заглядывая внутрь. Сердце его учащенно начало биться, руки слегка затряслись.

– Чья шутка!? – повернулся бригадир к рабочим. – Эй, вставай! – выкрикнул он уже в сторону странного «гроба».

До краёв саркофаг был наполнен какой-то прозрачной жидкостью, а в ней лежала молодая девушка. Она выглядела спящей, на щеках даже виднелся румянец, а пышные светлые волосы до половины были заплетены в косу. Бригадир как завороженный смотрел на нее и про себя отметил необычайную красоту. Она была красивой настолько, что Саныч не мог даже сравнить ее ни с какой из женщин виденных ранее. Он вообще не мог понять этой красоты – она была невероятной, завораживающей, какой-то странной, для определения которой он не мог подобрать слов и даже мыслей. Нечеловеческая, будто несуществующая, не с этой планеты. Саныч прикрыл глаза и сразу же образ девушки исчез. Открыв глаза, он поймал себя на мысли, что ощущает ее красоту будто впервые. Снова прикрыл глаза, образа как не бывало, открыл, и вновь будто впервые. Нет, лик девушки в памяти отложился, но как только Саныч закрывал глаза, он терял ту красоту, излучаемую ею. Это было необычно, пугающе и в то же время хотелось ощущать ее как можно дольше. Саныча вдруг осенило, что подобное он где-то уже ощущал. Да, похожее было и не единожды. В его жизни несколько раз происходили мгновения некой великой музыки в голове, в сознании, где-то в глубине души. Это было мимолетным и редким явлением. Всегда происходило, когда Саныч засыпал и на границе, еще не до конца погрузившись в сновидение вдруг начинала играть музыка до того невероятная, что слушать ее хотелось вечно. Она звучала какие-то мгновения, затем исчезала, Саныч просыпался, нервно вздрагивал, пытаясь удержать ту мелодию в голове, но никогда этого не удавалось сделать. Он позднее понял, что не получится этого сделать, как ни пытайся. Пришло понимание, что нет у человечества таких инструментов, чтобы ее проиграть, но самое главное его открытие было в том, что нет у человека тех органов чувств, которые способны были бы воспринять, услышать эту музыку. Год назад, когда он слышал её в последний раз, он понял, что воспринимает ее не физическим телом, не органами слуха, не мозгом физическим, а некоей тонкой искрой. Возможно даже самой душой, которая позволяла это сделать в момент сна. Так и здесь. Неподвижное тело девушки излучало непонятную, странную красоту, сродни высшей музыки, которая была невероятна, но запечатлеть ее было невозможно.