Покой и бескрайние просторы горной кавказской деревушки. Лачуги, разбросанные по равнине, забытые миром жители, большинство из которых старики. Живописный пейзаж, каким я его помнила с детства, нетронутая земля, каждым клочком своим воспевающая силу и могущество природы.
Дом, в котором я остановилась, стоял почти у самого леса. Хозяйку звали Марьям. Она была молода, полна сил и истинно кавказского гостеприимства. Муж её умер, но Марьям бойко вела хозяйство, ухаживая за домом и скотиной, а летом сдавала несколько комнат редким постояльцам. Как могла она баловала гостей, щедро разбавляя блюда приправами, а речь – шутками, но вся эта милая суета не могла вытравить горечь покинутого сердца, что читалась в глазах женщины. У Марьям была маленькая дочка, Алина, кареглазая и смешливая. На её бедрах красовался связанный матерью шерстяной платок, оберегавший девочку от сквозняков. В нем каждое утро она и прибегала к моей двери и громко колотила в неё, чтобы разбудить. Тогда я выходила к завтраку, а потом отправлялась на долгую прогулку, стараясь забыть шум большого города и выровнять ритм моего разбитого сердца.
Лавируя меж валунов и тонких ручейков, сбегающих к шумной реке, я то и дело обращала взор в сторону леса, упираясь взглядом в могучую стену, где тысячей верных солдат стояли деревья. Я пыталась рассмотреть, где берёт начало это хвойное море и где оно оканчивается. Но край его угадывался лишь там, где зелёный покров подходил к вершинам гор, образуя резкий контраст.
Стоял вечер. Марьям хлопотала у плиты, когда одна из гостей дома вошла на кухню с корзиной, полной грибов. Пожилая женщина казалась взволнованной, утверждая, что видела в лесу мужчину, не похожего ни на лесника, ни на местного жителя. Из рассказа выходило, что она собирала грибы и заплутала, когда, словно из ниоткуда, на поляну, где она стояла, склонившись над россыпью лисичек, вышел мужчина. Он не заметил её, хоть и прошел совсем рядом, шатаясь и несвязно мыча. Женщина была напугана, но сама не могла определить, чем вызвано это ощущение.
За окнами сгущалась ночь, и несмолкаемый шум реки убаюкивал мой разум. В таком состоянии человек легко верит тому, что слышит, и придает услышанному весьма живые и отчетливые формы. Но я не углядела в этой встрече ничего особенного, и мне было непонятно волнение соседки. Какой-нибудь местный житель выпил лишнего и пошёл побродить в лесу.
Пока постоялица рассказывала историю, хозяйка дома не шевелилась. Ни один мускул не дрогнул на лице, будто окоченевшем. В какой-то момент мне показалось, что с её губ сорвался тихий стон, словно застарелая боль не могла найти выхода. Я осторожно окликнула Марьям в смутном опасении за её самочувствие. Но она не ответила и поспешила уйти с кухни, словно наше присутствие ей вдруг стало неприятно.
Наутро, не спеша позавтракав, я отправилась в долину, чтобы провести день верхом. Ещё накануне я договорилась с местным жителем, чтобы он одолжил мне смирную кобылу. Пока мужчина, крепко сбитый и дотемна загоревший, готовил лошадь, я, не зная зачем, пересказала ему услышанную накануне историю. Он внимательно слушал не перебивая, а когда я закончила, спросил: