⇚ На страницу книги

Читать Утро бомжа

Шрифт
Интервал

По бескрайней заснеженной степи в предрассветных сумерках двигались две тени – это были антилопа и старый шакал. Антилопа сайгак, прихрамывая, ковыляла на юг, направляясь к горам, вершины которых виднелись в неимоверной дали на фоне светлеющего неба. Антилопа отстала от стада из-за своей хромоты, когда на бегу попала ногой в нору суслика, повредила ногу и теперь медленно шла по следам стада, надеясь соединиться с ним у подножия гор на зимних пастбищах.


Антилопу сопровождал старый степной волк, именуемый людьми шакалом. Он встретил сайгака три дня назад, тоже отстав от своей стаи, которая бросила старого шакала на произвол судьбы, устремившись за стадом антилоп. У шакала не было сил броситься на антилопу, повалить её одним ударом и, вцепившись в горло, загрызть хромую антилопу для своего спасения от голода. Шакал несколько раз пытался догнать сайгака, чтобы вгрызся ему  в горло, но хромая антилопа умело увертывалась от  одряхлевшего хищника. Так они и двигались по степи рядом уже три дня: шакал заметно ослабел  и сопровождал антилопу без всякой надежды на успех.


Вдруг сайгак споткнулся и упал, в очередной раз, попав хромой ногой в рытвину, скрытую под снегом. Шакал из последних сил бросился к антилопе и, сомкнув челюсти на её шее, рывком разорвал  горло. Горячая  кровь толчками полилась в пасть шакала, наполняя дряхлое тело живительной силой, а сайгак забился в смертных судорогах…».


Сонное видение исчезло, и Михаил Ефимович Рзавец проснулся ранним утром от возбужденного чирикания воробьёв на крыше своего временного летнего жилища. Этим жильём  являлся угол чердака старого, ещё царской постройки, трехэтажного краснокирпичного дома на территории заброшенной  парфюмерной фабрики на окраине Москвы.


– Снова приснился старый шакал: к чему бы это? – вздохнул Михаил Ефимович и, тяжело привстав с самодельного тюфяка, выглянул в слуховое чердачное окно. Стайка воробьёв отбила кусок белого хлеба у одинокого голубя  и жадно расклевывала этот кусок, перебрасывая его друг другу при попытках голубя снова завладеть своей добычей.


– Всё как у людей, – подумал Михаил Ефимович, – одному не справиться против сплоченной стаи, даже если каждый из них  в отдельности значительно слабее тебя.


Он снова опустился на тюфяк под шум и гвалт птиц на крыше, бьющихся за кусок хлеба, и огляделся. Полумрак чердака слабо освещался утренним светом через мутные стекла маленького слухового окна, ведущего  с чердака наверх крыши из листового железа, покрашенного суриком.


 Обрешетка чердака  в два слоя досок: горбылем и обрезной доской с плотной зашивкой карнизов, создавала спокойствие, без сквозняков, воздуха, пропитанного сухим запахом голубиного помёта, толстым слоем, вперемежку с остатками гнезд из сухой травы,  покрывающего весь чердак.


 По-видимому, голуби издавна гнездились здесь, покрыв весь чердак отходами своей голубиной жизни, но теперь только помёт напоминал о многих поколениях голубей, живших на чердаке  до появления  Михаила Ефимовича. Одинокий голубь на крыше, бьющийся с воробьями за кусок хлеба, был представителем другой  стаи и, вероятно, случайно залетел на этот пустырь, или, может,  был болен  и здесь решил закончить свою жизнь: с воробьями он дрался как-то без напора и страсти, присущих здоровой  птице этого племени.