Читать Город Савелов
Бывает, люди женятся, и будто бы это чистая случайность. Так это выглядит, что свободно могли они не только не жить вместе, но и в глаза друг друга не видеть, и прекрасно себя чувствовать. И они сами это понимают и оттого смотрят друг на друга зверем, если вообще смотрят. Такие браки являются ошибочными и портят жизнь как самим супругам, так и их детям и всем окружающим в том числе.
У Миши с Машей обратный случай. Они рождены для того, чтобы никогда не разлучаться. Брак из тех, которые творятся якобы на небесах.
То, что Миша втрескался с первого взгляда – это как раз естественно и нормально. Потому что учились они в знаменитой второй школе (матшкола № 2), и Маша легко получила статус самой красивой девочки, поскольку была единственной. Девочки редко склонны своим умом к точным наукам, хотя математика, скорее, все же не наука, а искусство. Если бывает точное искусство – то вот математика такое искусство: необходимых и достаточных идей, форм и образов. Поэтому математики нередко пишут стихи. Миша тоже писал стихи. Увидев Машу в возрасте шестнадцати лет в десятом классе, он по дороге домой сочинил стихотворение:
К счастью, он ошибался, и у Маши все ее извилины и полушария, как внешние, так и внутренние, были развиты гармонично и прекрасно. И вот тут возникает некоторый вопрос – она-то что в Мише нашла? В этом полноватом и уже в свои шестнадцать лысеющем еврейском юноше?
– Не понимаю, – спрашивал ее потом и сам Миша, – за что ты меня любишь?
– За то, что ты меня смешишь! – хохотала Маша и щипала Мишу за толстый живот.
Впрочем, если честно, до красавицы Маша сильно не дотягивала. Больше всего она была похожа на одуванчик. Тоненькие ножки, тоненькая шейка и кудлатая белесая голова. И безбровое личико с крошечной кнопкой посередине. Прозрачные глазки в телячьих ресницах… Ну что еще? Да, попка, конечно, и крепенькие яблочки или даже маленькие дыньки-колхозницы под тесным свитерком. С этим, конечно, не поспоришь.
Как две абсолютно цельные и кристальные натуры, Маша и Миша немедленно зажили половой жизнью, поскольку сомнений в том, что они поженятся, было у них «ноль целых ноль десятых». И девственности сливочной Маша лишилась так же легко и опрятно, как все, что делала.
На мехмат Миша не прошел по инвалидности, как говорится, пятого пункта. И Маша тогда забрала свои документы (из двадцати проходных она набрала небывалые 21 балл, так как комиссия, сраженная грациозным блеском ответа, влепила ей шестерку по устной математике). Миша тогда заплакал, потому что так его еще никто не любил. Даже бабушка.
Обе профессорские семьи – математическая Мишина и медицинская Машина – сделали все, чтобы отмазать мальчика от армии. Но, имея на руках драгоценную справку о непроверяемой сезонной эпилепсии, Миша постеснялся ее предъявить и загремел по полной – в погранвойска на Дальний Восток. Как ни странно, невзирая ни на пузо, ни на лысину, ни, что противоестественно, на прискорбную национальность, Мишу в полку, можно сказать, любили – как любили везде. Даже деды мучили первое время так, для проформы, без души и сердца. Даже старшина Буртяк применял к нему издевательства общего, а не индивидуального характера, как можно было с полным основанием ожидать. Простые армейские сердца Мишка завоевал, своим незлобивым весельем, а также беспримерными познаниями о китайцах. Вот эти косоглазые через речку – на поверку-то оказывались потрясающим народом: мужчины их не отличались от женщин, и с ними можно было спать как с женщинами, а пытки были такие диковинные и страшные, даже Буртяку такое не снилось, и только недавно умер последний император, который перед смертью работал дворником, а очки они носили и писали на бумаге, когда предки Буртяка еще оправлялись у входа в пещеру и матерились знаками и невнятным рычанием.