Читать Железный доктор

Шрифт

Интервал

Доктор Смерть как лжепсихоаналитик

Определить жанр романа Анатолия Оттовича Эльснера «Железный доктор» можно таким образом – это не просто хоррор, но еще и антинигилистический роман. Таких романов много писалось в XIX веке и в России, и во Франции, например, «Некуда» (1864) Н. С. Лескова или «Ученик» (1889) Поля Бурже. Цель таких романов – ответить на триумф естественных наук, сопровождавшийся распространением механистического материализма. Рассмотрение живой природы как машины, человека – как совершенных часов, идей – как продукта работы мозга, а совести и чести – как необязательных реакций на раздражения окружающей среды среди многих других мелких порывов было необходимо для утверждения научной медицины. Всю вторую половину XIX века во врачебной науке шли методологические споры, следует ли рассматривать человеческий организм как один из организмов, наравне с организмами чайки, кита или обезьяны, или же в человеке есть психофизиологические явления, которых нет у других животных и без учета которых его лучше не лечить.

Во многом такие споры были связаны с созданием лабораторий в современном смысле, когда многие эксперименты, химические или биологические, становятся небезопасными, их перестают демонстрировать на лекциях, как это делалось еще в начале XIX века, но создают специальные помещения с идеальными условиями. Тайна лаборатории – один из главных сюжетов любого хоррора, страшного романа, что закономерно, учитывая, что лабораторию трудно контролировать, а ее продукция может понадобиться прямо сейчас, например, во время эпидемий. Современный историк науки Бруно Латур в книге о Луи Пастере показал, как автономная лаборатория стала таким же признаком современности, как небоскреб, банк, бомба, самолет – со всеми этими вещами связываются страхи, но с лабораторией – самые необычные из страхов: не мутирует ли ученый, когда подолгу сидит в лаборатории? Тем более лаборатория всегда в чем-то напоминает монастырь, в чем-то – университетский кампус, в чем-то – военный городок, и исследования современных социологов, например, «обнинский проект» Галины Орловой, показывают, как большой научный эксперимент, вроде строительства реактора, меняет привычки людей не меньше, чем, например, переезд из деревни в большой город.

Но несмотря на все страхи публики, в конце концов во всех странах побеждает «сильная программа», убеждение, что эксперименты на животных вполне могут подсказать метод лечения человека, хотя какие-то черты «слабой программы» мы находим и сейчас в национальных медицинских традициях – скажем, в нашей стране диагностируются авитаминоз или вегето-сосудистая дистония как специфически человеческие болезни, явления одновременно физические и психические, и врачи лечат то, с чем должны бы иметь дело психотерапевты. Но все же мы понимаем, что такое доказательная медицина и чем она отличается от парамедицины – как многоэтапно тестируются лекарства, чтобы их безопасность и лечебное действие стали признаны.

Но обратной стороной утверждения научного метода стал страх перед его холодной рассудочностью, беспощадной расчетливостью, поспешной и при этом не до конца понятной риторикой. Когда генерал говорит о войне, хотя бы понятно, чего он хочет, а чего хочет ученый, когда выступает с призывами к счастью человечества? Вероятно, такой страх публики перед рациональностью всегда сопровождал философию, поэтому медики со времен Античности выступали всегда как корпорация, объединение людей, доверяющих друг другу, чтобы их не обвинили в шарлатанстве или причинении вреда. Но в XIX веке появляются медики, имеющие собственные клиники или хотя бы занимающиеся полностью частной практикой как личные врачи, и один из них – как раз герой романа Эльснера. В начале XX века в Берлине и Мюнхене, Москве и Петербурге в модном стиле модерн строятся здания неврологических и других частных клиник, рассчитанных на состоятельных клиентов. Соответственно, практикующий частным образом врач, замкнутый в своем кабинете, становится одним из прототипов ученого-маньяка, стремящегося улучшить мир или создать новую человеческую породу – хотя, конечно, в частных клиниках просто лечили действительно страдающих пациентов.