⇚ На страницу книги

Читать Повесть Петербургская - стр. 3

Шрифт
Интервал

– Кто знает, что было бы? Столетья ложатся степенно, колодами: столетий колоды годы повторяют и раз, и два, ибо история – повторяется. Великая китайская стена стояла две тысячи лет, – кто знает все пути – всех, и то почему ссудила судьба жить этому человеку вот теперь? – Это там, в лессовой деревне – в лессовую деревню приходили из Юн-чжоу, из Цупуни, даже из Пекина нище-богатые люди, ничего не имеющие, чтобы иметь все, – чтобы говорить о И-хэ-да-цюан – о Хун-Ден-Чжао, о Ша-Гуй, – о "Правде и Согласии Большого Кулака", о "Красном Фонаре", об уничтожении дьяволов, о том, чтоб восхищаться тем, что сарго уже столько-то стоит, а труд дешев, что в Пекине – заморские дьяволы – янгуйцзы, как дома, – о том, что императрица (тс! тсс!.. шш!..) императрица Цсы-Си – продана – бедная супруга – императрица… – Они зажигали красные фонари в пещерах, и отец не уходил к предкам. Они сидели у фонаря и казалось, что зубы у них больше чем следует и подвешены. Они уходили с песнями и отец каждый раз брал его за руку, чтобы сказать, как зарубить: – "об этом никто не знает"!

– но в ночи звенела боевая песнь уходящих:

Тен-да-тен-мынь-кай! Ди-да-ди-мынь-кай 1..

Кто знал там в лессовой деревне имена – доктора Сун-Ятцана и начальника Нуй-гэ-Юан-Ши-Кая? – И был день, когда все узнали, что уже нет императрицы Цсы-Си в Империи Середины, и не будет Пу-И, – что трехлетний Хуан-Чжан-Пу-И должен отречься. В тот день никто не пошол в поле, в тот день остановились караваны на Аргали-дзян, – в тот день все было новым, как праздник, и только стена и ящерки под ней были прежними, – в тот день. А потом, и ночами и в дни шли люди с красными фонарями и с лицами, как плакаты, с винтовками, саблями, даже с луками, – толпами и одиночками и военными отрядами через каменную стену в ворота в Шунь-Тянь-Фу, то есть Пекин. С ними ушол отец, взяв саблю с драконами у ручки, – саблю предка, которая всегда висела в кумирне. Тогда, правда, стал дорог сарго и не хватало чаю, запертого югом, и кто-то ночью вытоптал все поле. И тогда вернулся к своим предкам – отец, его голову носили на колу, а тело сквозь задний проход и то место, где была голова, было проткнуто пикой, двое несли концы пики на плечах, и казалось, что отец ползает в воздухе, как ползал, когда обирал гаолян, – и его долго носили по Аргали-дзян и по кислым улицам Душикоу, В те дни многих чтили такой смертью, и родственники тогда должны были бежать куда глаза глядят, скрываемые теми, которые вчера помогали таскать отца. Люди с лицами, как плакаты, уже с обрезанными косами, шли и шли в ворота. Кто-то, какие-то поставили над стеной две пушки и стреляли целый день в Душикоу и в лесс, – шалый снаряд ударил в плотину на речке Сой-Хе и труды многих лет погибли в час, тогда идущие бросились умирать к этим пушкам, и колы с разинутыми ртами мертвых голов повисли надолго в сыром полумраке ворот. И тогда настала великая ночь Крови и Смерти – девятнадцатая ночь Шестой луны, и пришла последняя весть: трехлетний Хуан-Чжан – желтейший повелитель-Пу-И, – отрекся. Тогда люди пошли – из ворот.

Конец ознакомительного фрагмента.