⇚ На страницу книги

Читать Аутодафе

Шрифт

Интервал

«Неужели это возможно…»

Неужели это возможно —

Тот ребенок издалека

Озабоченностью подкожною

Появился вдруг у меня.

Эти детские полутрусики,

И касания в полутьме,

Невоздержанность и распущенность,

И любовь, что плыла во мне.

Что-то тонкое, дружба и призраки

В этом доме с моим приездом.

Моя ревность, измены и признаки

Невосполненности при отъездах.

Это было всегда неизменно,

Это чувство не прерывалось,

Неприязненность и измена

Лишь налетом больным оставалась.

Это имя как звук при ударе

Джека-Жека – как посвист в пролете.

Это пятнышко в ровном загаре,

Это зов утонувших в болоте.

«Как из сказок камины…»

Как из сказок камины,

Как из юбок колени,

Выползаем на льдины

Наших встреч в понедельник.

А глазища, как рыбы,

Недоверчиво, жутко,

Вечер зимний осипло

Вырастает под юбкой.

Что-то делают ноги

В перекресте неровном,

И замерзшие боги

Оживают в капроне.

«А букеты, как сигареты…»

А букеты, как сигареты,

Дымно в вазе, спившись, стоят,

И пожарищем ржавым жабою

Помидорно смотрят из ваз.

Прикоснувшись к ним, отшатнувшись,

С тихим стоном в гнилых зубах

Удаляешься вглубь и тихо,

Смотришь нагло, как беглый раб.

Как в кино, экранно, капризно

Будешь мне потом долго пенять.

Сопричастная грубым софизмам,

Головою качать, укорять.

Надышавшись от сигареты,

Насмотревшись кина и цветов,

Будем ждать, будем в зиму и лето

У порогов чьих-то торчать.

Аутодафе

Ты в желтом вся и вся в пуху.

Какая скатерть в клеточку!

Невыносимо. Пьем. В паху

Чего-то бьет и вертится.

Сегодня, может быть, за все,

За все воздастся фатумом.

И кружка звякает и льнет,

И клеточки и атомы.

Но это все – рояль, кафе —

Шокирует и радует.

В пухово-желтом аутодафе

Часы, иссякнув, падают.

И снова пусто, чистота

Зальет, захватит, слопает.

Ее здесь нет, надрез листа.

И двери, хмурясь, хлопают,

И я, как еретик изнеженный,

В остроконечной шляпе зонтиком,

С потушенной свечою бежевой

Вступаю на сожженье желтенькое.

И двор, и чернь, и королева

Прощаются со мной, позевывая.

Сползаю с раковины влево,

Захлебываясь и сплевывая.

«Клавиатура – кладбище звуков…»

Клавиатура – кладбище звуков,

Вытянувшись, выпившись жадно и хмуро,

Следим за потрескавшимся лицом у печки

Со сложенными руками. А печка

Не греет, а за окном ветер.

Это праздники зимние.

Сейчас будем пьяны.

Дом деревянный старинный,

Пианино, вялость, шаги, зябко.

Бодрящий голос сыплет

И пьяный ком – на снег, в мороз.

Трубы мягкие охапки дыма

Раскладывают на холодной синеве горизонта.

Теплые комочки женских движений

Выпадают из санок, касаются рук,

А из теплых дверей выплывают тени

Стульев, музыки, мягких звуков.

Через день в электричке, в сонной вате

Кто ж отважится вспомнить – а были пьяны —

Невнятные потные губы. Пропахшие платья

Завернуты, сложены в поля и карманы.

«Как негоже быть лысым…»

Как негоже быть лысым,

Как нерадостно – старым.

Даже здания крыши

Носят чубом кварталов.

Даже руки-морщины,

Как броню от желанья,

Даже озеро льдины,

Даже женщины платья,

Даже грешные слухи

Недомолвки, молчанья,

И ворчливо старухи

Носят в платьях желанья.

«Танцовщица беременеет грустью…»

Танцовщица беременеет грустью,

И мягко ноги – продолженье трусиков —

Выплескиваются на партер, тревожный и измученный.

Вытягиваются губы

К призрачному снадобью,

Натягивают, как пуловер грубый,

Как хлесткий выстрел

В статую дробью.

И вертятся девчонки холеные,