Из дневника Алины Р. 17 апреля
Когда они вошли в дом, мне показалось, что даже тополиные пылинки, похожие на крошечные комочки ваты, замерли в воздухе и осторожно, будто не смея нарушить мою радость своими хаотичными перемещениями, начали оседать на полу и мебели.
Конечно, они уже раз сто успели поругаться в дороге. До меня донеслись две фразы: «Перестань гнать, у меня кружится голова», – и: «Помолчала бы, не говори водителю под руку».
Но все это было неважно, потому что поправимо.
Потому что они были вместе, живые.
Это снова был напичканный снотворным сон.
Но в том параллельном и более чем реальном для меня мире, при всей его тревожной недосказанности и вторых смыслах, мне давно уже несопоставимо лучше, чем в этом, куда я вынуждена возвращаться ради Тохи, а теперь еще и из-за того, что хочу освободиться от навязчивых мыслей о В.
Как было бы хорошо, если бы он сдох.
– Я вот одного понять не могу, Валер, с чего ты взял, что мне так уж интересно копаться в чужом грязном белье?
Варвара Сергеевна Самоварова, в длинном бархатном халате винного цвета с широким поясом, подчеркивавшим ее тонкую талию, пыталась навести порядок на столе. Терраса, густо увитая плющом, была пристроена к основному дому еще предыдущими владельцами, у которых семья доктора в свое время удачно купила небольшой участок вместе с небольшим, но сделанным по уму домом. На террасе, как, впрочем, и во всем садовом товариществе, расположенном в лесистом, богатом на истории и на известные имена обитавших здесь когда-то жильцов, витал дух столь близкой сердцу Варвары Сергеевны старины. На ее взгляд, старина если и нуждалась в поновлении, то лишь в экстренных случаях, препятствовавших нормальной жизнедеятельности обитателей.
К ее ногам упорно ластился американский керл по кличке Пресли, единственное живое существо, которое Самоварова забрала с собой в новую жизнь. Прочее материальное ее наследство состояло из потертой джезвы, двух тефлоновых ковшей, кое-какой одежды и изящной серебряной пепельницы.
После вечерних упражнений на столике остался ноутбук. Там же стояли в мельхиоровых подстаканниках два хрустальных стакана с недопитым травяным чаем. Маленькие изумрудные глазки богини, восседавшей на пьедестале в центре серебряной пепельницы, искрились презрением – полость под ее ножками была с вечера полна окурков. Еще на столике лежали исчерканные листы, на которых Самоварова, прежде чем перенести на белый компьютерный экран, запечатлела одной ей понятные схемы.
– Когда включаешь этот тон, ты становишься старше лет на десять, – буркнул Валерий Павлович, нетерпеливо дожидавшийся с подносом в руках, когда стол наконец можно накрыть для завтрака. Он уважал причуды любимой (с некоторых пор она решила попробовать себя в писательском ремесле), но не терпел беспорядка.
– Хам! – ответила Самоварова, впрочем, без всякой злости: аромат свежесваренного кофе, тянувшийся из кофейника, успел настроить ее на позитивный лад.
Через несколько минут на столе с грехом пополам было прибрано, и Валерий Павлович выгрузил с подноса пузатый керамический горшочек с кашей, ложки, тарелки и хлебницу, в которой золотились купленные с вечера в одной из лучших кондитерских города и только что подогретые в микроволновке круассаны.