Она никогда не знала, что их связывает. Их недавняя совместная работа тоже не давала окончательного ответа на этот вопрос. Кем он был для неё? Хорошим начальником – до того момента, пока она, наконец, после полугода ухаживаний с его стороны, не разглядела в нём мужчину. И не просто рассмотрела, а так, что сразу влюбилась, позволив ему сыграть, на самых что ни на есть тонких струнах своей души. На некоторое время ей даже показалось, будто она его одного всегда и любила. И не испытывала этого чувства ни к кому больше. Хотя, как знать, может, так оно и было…
Она помнит даже момент, когда впервые произнесла столь желаемую им фразу. Ей тогда показалось, что не так-то она его и порадовала. Ожидание праздника лучше самого праздника…
Но она помнит – и это её тогда не огорчило. Кстати, сейчас она наблюдает из окна точно такую же погоду, что стояла в приснопамятный вечер взаимных признаний. Собственно, она и вспомнила те моменты, только благодаря такой же погоде… Всё те же хлопья снега, лёгкая непринуждённая свежесть в воздухе и тишина. Такая несвойственная Москве тишина, казалось, всегда их сопровождала. Тишина и неспешность. Такая благостная, спокойная, взрослая тишина, в которой принято произносить и слушать самые великие слова.
Её и сейчас окружает всё та же тишина, но уже невольная. И тишина эта, теперешняя, отличается от той, что была год назад (а кажется, будто вчера, надо же), своей неосязаемостью и методичностью. Она существует сейчас непросто как физическая категория, но скорее как транспортное, психологическое явление. Её невозможно победить простым включением звука. Она словно медленно приводимый в исполнение приговор. Хотя в этих словах есть правовая истина.
Да, она заперта. Неволей для неё стала всё та же любимая квартира. И в этом было её несчастье. Ведь ещё вчера здесь она была счастлива, счастлива с ним, а теперь ни о счастье, ни о свободе говорить не приходилось. И всё случившееся, хотя и сближало её с ним, но в то же время отделяло на самое дальнее в мире расстояние. За это время оба они обросли таким количеством мишуры, что до истинной сути отношений уж и не докопаешься. И поэтому даже сейчас она не могла однозначно ответить даже для себя на вопрос о том, что в действительности их связывает. Но одно знала точно – ей было жаль его. Женская жалость города берёт. Сейчас именно ради него она готова на поступки. Ради жалости в первую очередь, а уже потом видно будет…
Сейчас же она стоит у окна и слушает ту самую тишину. Перед ней – мольберт со странной картиной, которую она пишет уже вторую неделю. Начинала она её как его портрет. Потом он плавно перетёк в портрет Маркина. Потом – в совместный. Только его она изобразила в виде огромного рыжего кота, многократно превышающего в размерах Маркина из-за своего маленького роста, производившего на холсте ещё более жалкое впечатление.
«Странная картина, – подумала она, потягивая кофе и согревая руки о горячую кружку. – Они так органично смотрятся, что себя на этом полотне и представить даже не могу. Это может быть символично!