Лес, в ватнике из облаков, притих,
Продрог, и ему хочется покоя,
И шепчет дуб молитвы иль стихи,
Чуть шевеля засохшею листвою.
Лишь юная рябина у реки,
Что светится средь тени водным глянцем,
Как девка красная стоит среди ракит,
Сверкая пламенеющим румянцем.
Опавший листик медленно плывет,
Он, оторвавшись, вниз по ветке съехал.
А в чаще зиму скорую зовет
Лесное, заблудившееся эхо…
Я влюбчивым родился…
А знаете, я влюбчивым родился.
В минуте каждой счастье находил,
И с детства сразу в солнышко влюбился,
Потом весну серьезно полюбил.
Я утопал в закатах и рассветах,
И жизнь кипела, как в котле вода,
С такой любовью погружался в лето.
А зиму – ту, боготворил всегда.
Но с возрастом я становлюсь серьезен,
И в споре яростном с собой самим,
Меня все чаще увлекает осень
Безмолвным увяданием своим.
Хлебы.
Кто в мой век в деревне не был,
Кто родиться опоздал
Вряд ли ел он наши хлебы
Из печи – а я, едал.
На лежаночке зимою,
Неказист и ростом мал,
Спал я рядышком с квашнею —
До чего же крепко спал.
Спал, покуда спозаранку
Встанут бабушка и мать
И заглянут на лежанку,
Чтоб квашню тихонько снять.
Тут и сон уйдет куда-то,
Станет тесно на печи.
Загремят котлы, ухваты
Об ошостка кирпичи.
И уже покоя нету,
Чуть пропахшая дымком
До углов изба прогрета —
Можно на пол, босиком.
И пока по дому бегал,
Да кота дразнил в сенях,
На углях созрели хлебы
На железных противнях.
Как же я хотел, мальчонкой,
На ошесток грудью лечь,
Чтоб узнать, что за заслонкой
От меня скрывает печь.
Все, к столу поближе надо
(этак можно опоздать),
Деревянною лопатой
Пышный хлеб достала мать.
Вряд ли высказать сумею
Вплоть до Божьего суда —
Ел ли, что нибудь вкуснее
За всю жизнь, чем ел тогда…
Кто в мой век в деревне не был,
Кто родиться опоздал
Вряд ли ел он наши хлебы
Из печи – а я, едал.
Во пчелы.
Дед в подпитии, веселый
Разводил «дымарь» в саду
Шел уверенно «во пчелы»,
И внушал мне на ходу:
– «Пчелки матюгов не любят,
Коль укусят – не кричи,
Не вертись, чай не убудет,
Вынул «жало» и молчи…»
Я в помощники не рвался.
Я ведь, честно говоря,
С дедом посидеть остался,
Видно засиделся – зря…
Оба мы в «пчелиных» масках,
В том саду совсем одни.
Дед мне говорит:
– «Будь ласков,
Крышку с «домика» сними.
Подержи.»
Я так и сделал,
Снял и навису держу.
Пчел пол роя налетело.
И вот тут мой дед гляжу
Иль запнулся обо что-то,
Иль запутался в ногах —
В «домик» «маской» с разворота,
Вместе с ним на землю – БАХ!
Что тут было, не опишешь,
Сколь на свете не живу,
Матюгов таких не слышал
Ни во сне, ни наяву.
Показалось нам не мало,
Убрались не без вреда —
Не одним пчелиным «жалом»
Укололись мы тогда…
Поздно вечером за чаркой
Дед «покусанный» сидел
С носом, как у той овчарки,
И сквозь щелки глаз глядел.
Выговаривал мне строго:
– «Пчелки – это не враги,
То скотинушка от Бога —
Матюгаться не моги!»
Эх, ответил бы я грубо,
Хоть перечить не привык,
Но не размыкались губы,
И во рту распух язык…
До последнего венца.
Плотничать, то не пустое,
Даже пусть на руку скор —
Это дело не простое,
Думай, если взял топор.
Не маши им без разбору,
Лишь примерившись, руби.
Не выказывай свой норов,
Древесину не губи.
Сделать сруб не всякий сможет,
Но во всяком свой каприз.
Тут гляди, бревно как ложит,