У моей бабушки был старинный кофейный сервиз, которым она очень дорожила.
На мой взгляд, в нем не было ничего примечательного: маленькие, вытянутые чашечки с неярким серо-голубым рисунком. Изображение каких-то зданий и полустертый текст, который змейкой выходил через окна и двери и серпантином обвивал здания, .
Бабушка им никогда не пользовалась, разрешала пить из него кофе только мне, потому что, очень меня любила.
Часто она говорила: «Смотри, аккуратней, как только одна чашка разобьется, я умру».
Я не понимала такого суеверия, но старалась очень бережно обращаться с сервизом.
Вот бабушки давно нет, а чашки все целы. Сервиз на много лет ее пережил. В тот день, когда она умерла, с утра, превозмогая болезнь, бабушка протирала посуду в серванте. Указывая на сервиз, сказала:– Очень скоро меня не станет, береги его, потому, что, то, что написано на этих чашках поможет тебе в трудные моменты жизни.
Бабушка страдала от высокого давления, ее мучили головные боли, и я восприняла ее слова, как результат болезни.
Сейчас я живу одна в бабушкиной квартире. Мне уже за тридцать. Мне моя жизнь напоминает не взошедшее тесто. Толи в него дрожжей положили мало, толи не вымесили хорошенько, но оно не поднялось и скисло. Так и мне чего-то не хватало. При общем внешнем благополучии меня съедала постоянная неудовлетворенность и тоска. Порой мне казалось, что я вообще не живу, а функционирую. Что все, что я делаю, все люди, которые меня окружают, не имеют ко мне настоящей, той, что спрятана глубоко внутри, никакого отношения.
Эта разобщенность с действительностью мне мешала наслаждаться жизнью. Крепко настоянное одиночество, как облако окружало меня, и я не могла через него пробиться к жизни. Я, с привлекательной внешностью, хорошим образованием, с престижной работой и прочими моими несомненными преимуществами, почему-то не смогла создать прочных отношений ни с одним мужчиной. Подруг, с которыми можно было бы просто поделиться горестями или глупостями не было тоже.
Было несколько приятельниц, таких же неустроенных как я, которые сбились в стайку и прятались в ней от одиночества. Они, собираясь вместе, вели себя шумно, раскованно, вызывающе и демонстративно игнорировали мужчин, если таковые пытались с ними завести знакомства. Они усиленно пытались втянуть и меня в свой круг. Но меня отпугивал их агрессивный феминизм. Их уверения, что мужчины им совсем не нужны, выглядели жалкими и лживыми. Я их сторонилась еще больше, чем довольных жизнью и окруженных мужьями, детьми или любовниками, знакомых женщин.
Чашка первая
Больше всего на свете я не люблю праздники, потому что именно в такие дни я наиболее остро ощущаю свою неприкаянность и одиночество. Когда в предпраздничной суматохе я наблюдаю, как множество возбужденных мужчин и женщин с азартом тащат в свои гнезда гору продуктов, ищут подарки для своих любимых, детей и друзей, я начинаю их остро ненавидеть и жалеть себя. Конечно, про ненависть я сильно преувеличила, я скорее ощущаю себя среди этих людей человеком другого племени, который случайно отбился от своих и, обречен маяться среди чужих. А где они мои соплеменники? Я взывала к ним всей душой, найти и спасти меня от неприкаянной и одинокой жизни. Но племя не отзывалось, оно, видимо, обретало в других мирах.