Сейчас, когда я закончил эту книгу, я смотрю назад и всё ещё не могу поверить, что описанное на этих страницах произошло со мной всего несколько месяцев назад. Возможно, это потому, что произошедшие события никак не вписываются в сложившуюся за всю мою жизнь картину мира.
После бегства из России, как только я оказался в своём новом пристанище, я принялся делать записи, десятки раз вспоминая одни и те же события, боясь того, что со временем от меня начнут ускользать важные детали того, что произошло на болотах Тверской области в те предновогодние дни.
Должен сказать, что моё беспокойство появилось не на пустом месте, поскольку спустя всего неделю с момента, как я покинул Россию, некоторые, казавшиеся мне незабываемыми, события уже утратили былую яркость. Но хуже того, я стал пытаться объяснить всё произошедшее в рамках обычной логики. И это приводило к тому, что ум старался выкинуть всё, что не входило в картину привычного мне мира, за его пределы, и оказавшись там, в тени моего внимания, удивительные события начинали растворяться и исчезать.
Сделанные в те дни записи начинали мне казаться не моими, я не мог поверить в написанное. Но я знал, что записи мои, и что делал я их, полностью отдавая себе отчёт в том, что делаю. А новые записи по воспоминаниям давались мне всё сложнее с каждым днём.
В какой-то момент, спустя месяц или чуть больше после начала работы над книгой, тут, в Аргентине, я практически отчаялся собрать весь материал в одну историю, которую я мог бы рассказать другим. Историю, которую смог бы понять и ощутить любой человек, который увидел в себе потребность поиска того, что находится за пределами нашей повседневной жизни. Но я не отчаялся и не бросил попыток, за что был вознаграждён. Один человек, посланный самим провидением или Духом, пришёл мне на помощь. Моим благодетелем оказался наш садовник по имени Хулиан.
Он видел, как на протяжении нескольких недель каждое утро я выходил во внутренний двор и усевшись за небольшой столик в углу за пышным кустом, куда не добирались солнечные лучи, исписывал стопки листов, то и дело что-то черкая или разрывая бумагу. Если Хулиан оказывался рядом, когда я сминал и отправлял в корзину очередной испорченный лист, он шумно выдыхал воздух сквозь зубы и ободряюще подмигивал мне. Я кивал в ответ и возвращался к работе.
Как-то раз утром я проснулся в мрачном настроении, но всё же заставил себя сесть за записи. Работа шла ужасающе плохо, и я то и дело вздыхал и нервно зачёркивал написанные абзацы. В какой-то момент, видимо, утомившись смотреть на мои страдания, Хулиан, копающийся в клумбе рядом со столом, подошёл ко мне и стал что-то бодро объяснять на испанском языке, который я практически не понимал. Я напомнил это Хулиану, используя те немногие слова, что знал, добавляя язык жестов. Но тот не унимался. Тогда я крикнул в распахнутую дверь дома и позвал Сантьяго. Его приставили ко мне с первого дня моего прибытия в Буэнос-Айрес, как переводчика и охранника по совместительству. При помощи Сантьяго мне удалось поговорить с садовником, который смог заинтересовать меня одной практикой, которой его научил перуанский шаман. Она касалась способа вспоминать события и людей.